Громко выдыхаю, запрокидывая голову назад и прикусывая внутреннюю сторону щеки. В уголках глаз непроизвольно скапливаются слезы, и я не дышу, чтобы не сорваться, не разрыдаться в голос от трещин, которыми покрывается панцирь. Они разрастаются все больше, становятся шире и рвут на осколки, превращая меня в обнаженную рану. Из груди вырывается рваный всхлип, и я не замечаю того момента, как оказываюсь возле него, на коленях, так унизительно преданно заглядывая в его лицо. И пусть потом, вернувшись в свое одиночество, я пожалею об этом, но сейчас я хочу ощутить его прикосновения, его ласку, его заботу.
Рэми не говорит ни слова, лишь протягивает руку и практически невесомо касается моей скулы костяшками пальцев, проводит ими вниз по щеке, ласкает линию подбородка и заставляет меня застыть, чтобы по полной насладиться моментом.
— Моя маленькая, — едва слышно произносит он, этими словами попросту добивая. Я с каким-то странным остервенением перехватываю его ладонь и прижимаю к щеке, чтобы в следующую секунду прикоснуться к ней губами и спрятать от его пристального взгляда неуместно счастливую улыбку. Просто оттого, что сейчас он здесь, со мной, недосягаемо далекий и близкий одновременно. Знаю, он чувствует то же самое, потому что в его фразе столько тепла, доверия и нежности, словно сейчас, в это самое мгновение, он искренне сожалеет о том, что когда-то предал меня, выгнав из своей жизни. — Ты изменилась.
Людям склонно меняться: под давлением обстоятельств, под грузом опыта, под тяжестью жизни. От одиночества, жестокости, потерянности. Мы подстраиваемся, ломаем принципы, перерождаемся, отвергаем других себя. Так что да, я изменилась.
— Я хочу знать, мой Господин, всего один вопрос, — шепчу, игнорируя его последние слова. Это так странно — проявлять упорство в поиске истины и при этом не бояться его гнева, но мне действительно важно знать, почему он пришел, спустя столько времени, через расстояние разлуки, сквозь равнодушие прощальных слов. — Я хочу знать правду: зачем вы пришли?
— Я не должен был этого делать, — он говорит это с усталым безразличием, резко выдергивая ладонь из моих рук и заставляя меня обидчиво поджать губы. Волшебство момента тает, и я понуро киваю, мысленно называя себя идиоткой. Да кто я такая и как допустила мысль, что он мог соскучиться по мне? — Не должен потому, что по моим стопам идет смерть. Петля затягивается, — продолжает Рэми, а я напрягаюсь, поднимая голову и вглядываясь в черные глаза, безотрывно смотрящие на меня. Становится неуютно и холодно, когда в комнате повисает пауза, а Хозяин будто застывает, проваливаясь в собственные мысли. Кладу ладони на его колени и подаюсь чуть вперед, чтобы увидеть хоть одну эмоцию на бледном лице, что-нибудь живое, светлое, обнадеживающее, но натыкаюсь только на мертвую отрешенность, все больше пугающую меня. — Я ошибся, Джиллиан, тот, кто это делает… ему не нужна моя власть, не нужен мой мир, статус, деньги. Ему нужен я и только я. Он будто играет со мной, подбираясь все ближе. Это так похоже на месть.
— Что вы имеете в виду?
— Разве я неясно выразился? — в тоне Господина проскальзывает насмешливая снисходительность, и он возвращается, избавляясь от оков ужасающей обреченности. Его пальцы вновь касаются моего лица, и я разочарованно выдыхаю, точно зная, что мне уже не услышать ответов. Едва он позволяет мне заглянуть в свою душу как вновь закрывается, наверняка не желая продолжать разговор на эту тему. — Следишь за новостями? — указывая подбородком в сторону, говорит он, и я перевожу взгляд на пол, где в полосе света лежит газета, когда-то стащенная мною у Юджина. Она порядком помята и на сгибе, проходящем как раз по талии Господина, практически стерта. Лучше бы этот сгиб проходил по лицу улыбающейся женщины, которую я почти ненавижу, может потому, что в отличие от меня она стала частью его жизни.
— Она красивая.
— Даже слишком, — несколько раздраженно отвечает Рэми, будто даже простое упоминание о ней его бесит.
— Мне жаль Авиэля. И ту женщину из Совета, — чтобы скрыть неприятную горечь, перевожу тему, а Рэми молча кивает, с приторной нежностью проводя кончиками пальцев по моей шее. Его ласки отвлекают, посылают дрожь по всему телу и рождают приятное томление в груди и внизу живота. Я будто наливаюсь тяжестью и перестаю здраво мыслить, полностью отдаваясь на волю ощущениям.
Я так скучала по этому.
— Мне тоже жаль, Джиллиан. Я сделал все возможное, чтобы защитить их, но враги оказались хитрее. Признаться, я недооценил ситуацию. Это сделал тот, кому они доверяли, иначе он бы не смог подойти так близко. Видишь ли, древних вампиров убить не так просто — нам не страшен солнечный свет. Он причиняет боль и ввергает в муки агонии, но не убивает. Быть может, это последствия эволюции, кто знает, — Рэми пожимает плечами, останавливаясь указательным и средним пальцем на моей шее, там, где бешено стучит вена. Слегка надавливает, будто прислушиваясь к жизни, кипящей во мне, и облизывает губы, наверняка желая впиться в вену зубами.
— Тогда как? Вырвав сердце? — Он отвечает не сразу, и я начинаю беспокоиться, замечая какой-то странный блеск в его глазах. Дыхание Рэми сбивается, и он делает глубокие вдохи, напрягаясь и будто готовясь к прыжку. Его нажатие становится сильнее, но я не двигаюсь, не отстраняюсь, лишь гулкие удары сердца выдают нарастающий во мне страх. Потому что хищник, проснувшийся в нем, по-настоящему пугает. — Господин?
— Твое сердце. Его ритм неровный, и его так просто забрать. Всего одно движение, минимум усилий. Для того, чтобы забрать сердце Древнего, нужно быть равным ему: по силе, ловкости, изворотливости. Тем более, что все члены Совета находятся под пристальным вниманием охраны.
— Значит, если они позволили подойти так близко, то действительно доверяют ему? — Хочу озвучить свои предположения по поводу убийцы, но боюсь показаться глупой и самонадеянной. Будто я могу знать то, что не знает Рэми, а ведь у него куда больше информации и мудрости. — Разве Адель, она не сказала вам, кто стоит за этим?
— Адель. Моя безрассудная упрямая Адель, — Господин ухмыляется, наконец отвлекаясь от моей шеи, и склоняется чуть ближе, намеренно осторожно прикасаясь подушечкой большого пальца к нижней губе. Я размыкаю губы, нервно сглатывая и прикрывая глаза от наслаждения, когда под действием его ласк рождается приятное покалывание. Сжимаю пальцы в кулаки, сдерживая желание прикусить его палец, обхватить губами и провести языком от основания до подушечки, прямо как… ох, Господи, неужели я настолько соскучилась по его ласкам, что даже серьезность разговора не может отвлечь меня от мыслей о большем — о близости, которая может стать продолжением нашей встречи? — Она не сказала абсолютно ничего, что могло бы мне помочь.
— Она такая сильная, — с затаенной завистью шепчу я, вдруг с особой четкостью вспоминая ее лицо и желая запомнить его, ведь я должна дорисовать — должна, чтобы пронести ее образ через всю жизнь. Пусть даже если эта жизнь отмерена короткими днями, а не годами, не десятилетиями, пусть даже если я никогда не узнаю, что такое старость. — Ведь пытки так и не смогли сломить ее.
— Пытки? Ты думаешь, что я причинял ей боль в желании получить информацию? Нет, ma petite, для этого мне достаточно применить внушение.
— Тогда зачем?
— Я не прощаю предательства, — выдыхает Господин, склоняясь непозволительно близко и лаская своим дыханием губы. Он обхватывает мою нижнюю челюсть ладонью, нежно и аккуратно, и вынуждает запрокинуть голову, чтобы уже в следующую секунду утонуть в его тьме, которая поселилась в его глазах и стала еще насыщенней, еще сильней. Она обступает нас и проглатывает звуки, краски, время. Она заменяет собой весь мир и прячет от реальности, горькой, отвратительной реальности, от которой хочется выть, потому что она намного страшнее мрака. Может поэтому я с такой легкостью окунаюсь в него, отгоняя прочь настойчивые мысли о том, что Адель подвела ее собственная любовь и что именно она стала ее погибелью, подтолкнув к неправильному решению.