Сотни верующих внесли мое имя в свои молитвенные списки. Мой стол в редакции скоро оказался завален книгами, буклетами, листовками, СО-дисками, изучение которых должно было восстановить мои отношения с Богом. Я получал десятки просьб о встрече от пасторов и просто неравнодушных верующих, уверенных, что они смогут наставить меня на путь истинный.
Люди присылали мне ссылки и заметки, показывающие, что моя статья стала темой для проповедей, радио- и телепрограмм, блогов, подкастов и веб-сайтов, обсуждений в университетах и в семинариях. Я получал приглашения выступить по радио и по телевидению, в колледжах, на встречах верующих и атеистов. Общий тон откликов застал меня врасплох; но, в конце концов, в нем было именно то, чего ожидал от своих последователей Иисус — любовь, понимание и доброта. Они не вернули мне веру в христианство, но укрепили мою веру в человечество.
Моя история вызывала много вопросов, но чаще всего повторялись два. Кем я себя теперь считаю — атеистом, агностиком, кем-то еще? И второй: что и как я говорю о потере веры своим детям?
Как мне теперь себя называть? Вопрос очень нелегкий. Люди (особенно журналисты) любят ярлыки. Удобно, когда можно отнести человека к какой-то категории. Но мое теперешнее отношение к Богу категоризировать было не так-то легко. Честно говоря, я просто не знал, подходит ли мне какое-либо расхожее определение. В паре интервью я назвал себя «атеистом поневоле», но это не отражает реального положения вещей. Термин «агностик» мне не нравился: чувствовалось в нем что-то малодушное, как будто у меня не хватает смелости прямо назвать себя атеистом. Я знал, что больше не верю в Бога, вмешивающегося в земные дела, однако понятия не имел, возникла ли жизнь в результате космической случайности или же волею божественного творца. Я склонялся к гипотезе творца} мне было непонятно, как жизнь может возникнуть из ничего. Но, если так, кто же создал создателя? И до сих пор для меня это вопрос нерешенный. Пожалуй, самое адекватное определение для меня — что-то вроде «деист-скептик» или «колеблющийся деист». Мой новый Бог, быть может, близок к Богу Томаса Джефферсона и Альберта Эйнштейна — божеству, проявляющему себя в чудесах природы, в сложности ДНК, в откровениях физики. Но этот Бог (а в том, что он существует, я вовсе не уверен) несовместим с Богом Библии.
Ответ на вопрос о том, что я сказал детям, распадается на две части, поскольку дети у меня разного возраста. Когда вышла моя статья, старшим моим мальчишкам было восемнадцать и пятнадцать, а младшим — девять и шесть. Старшие ходили вместе с нами в воскресную школу, посещали молодежный клуб при церкви, но постепенно вместе с нами перестали туда ходить. Произошло это очень постепенно, так что они ни о чем не спрашивали, а нам не пришлось ничего им объяснять. Мне казалось, оно и к лучшему. Я готов был взять на себя ответственность за собственную бессмертную душу (если она у меня все-таки есть), но совершенно не хотел отправлять в ад собственных сыновей, как бы маловероятна ни была такая возможность. Пусть сами решают, во что верить, решил я. В то утро, когда вышла статья, я сел вместе со старшими сыновьями и попросил их ее прочитать. Сказал, что готов ответить на любые их вопросы. Я беспокоился о том, как они это воспримут, и чувствовал вину из-за того, что так долго избегал этого разговора. Но скоро я понял, что недооценил детскую интуицию. Оказывается, мои парни и без слов прекрасно все понимали! Они сказали, что моя статья не стала для них сюрпризом и что сами они независимо от меня пришли к тем же выводам. Может быть, это прозвучит странно, но я ощутил гордость за своих сыновей, которые оказались способны критически взглянуть на религию. Конечно, сейчас они подростки, и их духовный путь только начинается. Если когда-нибудь они станут христианами, это будет их выбор, и я отнесусь к нему с уважением, хотя, конечно, за семейным столом в День благодарения их будут ждать горячие споры!
Младшие мои мальчишки — совсем другое дело. Мэтью девять лет, и о церкви у него сохранились лишь смутные воспоминания. Шестилетний Оливер об этом совсем ничего не помнит. Я стараюсь не раскрывать перед ними свое неверие: это мне кажется неправильным. Они еще маленькие, и с ними мы говорим о Боге примерно так же, как о Санта-Клаусе. Они считают, что Бог реален, и часто задают о нем вопросы, приходящие на ум всем детям: например, как Бог ухитряется видеть все сразу? Мы отвечаем, как можем. Да, это не соответствует моим новым взглядам, но поделиться с ними своими мыслями о Боге и религии я успею, когда они подрастут. Я не готов сообщать шестилетке, что на свете нет ни Бога, ни рая, ни Санта-Клауса.