Я следил за глазами Ксанфа, казавшимися сердоликами в свете костра. И открыл перед ним бок. Он отвечал мгновенно и едва не попал в меня. Я отпрыгнул в сторону – словно для того, чтобы спастись, вскинул щит, пряча руку, и бросил копье. Должно быть, он знал этот прием и успел поднять щит, принимая на него удар, оказавшийся столь сильным, что наконечник моего копья, пробив оба слоя бычьей шкуры, застрял в щите. Ксанф не мог вырвать копье, и ему пришлось отбросить щит. Однако против моего щита у него осталось копье.
Он начал наступать, нанося уколы туда и сюда, я принимал острие на щит или отбивал мечом, портя клинок, но никак не мог поразить врага – Ксанф держался вне досягаемости меча и гнал меня назад. Тут за спиной моей послышался громкий звук – словно кто-то бросил в мою сторону камнем. Звук повторился, и я подумал: «Ну вот, они решили отвернуться от меня. Я всегда был для них чужаком». Но, отступив еще дальше, увидел возле себя воткнувшееся в землю копье, ожидающее только моей руки. Близ меня их оказалось три.
Вонзив меч в землю – некогда было совать его в ножны, – я взялся за копье. Ксанф с горькой яростью поглядел на меня – никто не подумал бросить ему щит. Он заносил руку для броска, но я успел первым. Копье вонзилось ему между ребрами, Ксанф выронил свое копье и упал. Шлем свалился с него, открывая рассыпавшиеся рыжие волосы; и я вспомнил, где видел такие же.
Его окружили помощники, один спросил, не извлечь ли копье, чтобы облегчить боль. Ксанф отвечал:
– Вместе с ним уйдет и моя душа. Пусть Керкион подойдет сюда.
Я приблизился и стал над ним. Гнев покинул меня, когда я увидел, что рана смертельна. Ксанф выговорил:
– Оракул сказал правду. Ты и есть тот кукушонок. – Теперь он показался мне озадаченным, словно мальчик. Коснувшись древка копья, которое придерживал один из его помощников, он продолжал: – Зачем они сделали это? Что выиграли?
Наверное, он хотел сказать, что люди могли бы получить после моей смерти дополнительную долю добычи.
И я ответил:
– Конец человеческой жизни предречен с самого начала, придет и мое время.
– Мое время пришло, – с горечью произнес он.
Я промолчал: что тут можно сказать?
Ксанф долго смотрел на меня, и я наконец спросил:
– Как похоронить тебя и что положить в твою гробницу?
– Значит, ты все-таки похоронишь меня? – спросил он.
– Да, – отвечал я, – а как же иначе? Я взял свое, но боги возненавидят мужа, переступившего черту дозволенного. Скажи, что надлежит совершить?
Ксанф умолк, как мне показалось, обдумывая ответ, но, когда он открыл уста, я услышал:
– Мужи не могут сражаться с бессмертными. Вытащите копье.
Помощник его вырвал наконечник, и душа оставила тело Ксанфа.
Я приказал женщинам омыть его тело и положить на носилки – под охрану, чтобы не объели хищные звери. Из того, чем владел Ксанф, я сохранил только два меча; он хорошо сражался и принадлежал к царскому роду. Долю убитого разделили, как было условлено, и люди его приветствовали меня, получив свою долю добычи. Ну а потом начался пир. Пилас скоро оставил его, я тоже не стал задерживаться за питьем, потому что желал взять на ложе свою избранницу, прежде чем ушибы мои вновь начнут ныть.
Я нашел, что она ласкова и воспитанна. Пират поймал ее на берегу Коса,[65] где она собирала агаты для ожерелья, и продал в Коринфе. Звали ее Филоной. Раны мои уже перестали кровоточить, но, прежде чем лечь, она перевязала их. Это была моя первая собственная девушка, и я намеревался с самого начала показать ей, кто здесь господин, но в конце концов позволил то, что хотела она. По данному ей в ту ночь обещанию я до сих пор держу Филону в своем доме и никогда не предоставляю гостю без ее согласия. Обоих старших своих сыновей она родила от меня: Итея-корабельщика и Энгения, начальствующего над дворцовой стражей.
Часть третья
Афины
Глава 1
Итак, я второй раз въезжал в Элевсин по истмийской дороге, и люди стояли на крышах, но на этот раз они не молчали.
Я отправил спутников возглавлять шествие, а сам ехал перед ополчением мужей. Царь Мегары почтил меня даром – верховым конем. Стража несла трофеи, выступая под звуки флейты и поющих голосов. Позади ехали повозки с добычей, шли женщины и стадо скота. Шаги наши утопали в зеленых ветвях и цветах, которые кидали с крыш на дорогу. В тот час, когда тень мужа в два раза длиннее его самого, мы въехали на насыпь, ведущую к твердыне, и стража разделилась надвое, пропуская меня вперед.