— Делайте что хотите! — сказал Фикрет дрожащим голосом. — Мне теперь все равно.
— Ты жалкий человек. Но благодари бога, я слишком уважаю Саледина-ага, который — не кусок мяса, как ты, а различает белое от черного.
— Сеттар-ага, — произнес Фикрет, пристально посмотрев на него, — у нас с вами разные пути. И едва ли они когда-нибудь сойдутся!
— Я это понял, — ответил Сеттар, — и очень сожалею, что так получилось. Но я пойду своей дорогой. Я был на войне. Мне стало больно стрелять в тех, кто всю свою жизнь гнул спину на дармоедов. И я бежал с фронта. Бежал не в дом отца, а в лес, где сейчас нас не мало. Не скрою… Иногда мы сидим без хлеба. Но мы знаем, во имя чего мы голодаем. Нам надоело видеть Бадемлик несчастным. Он должен избавиться от горя.
— Избавится ли?
— Избавится! Там, на подножьях Карпат, где идут страшные бои, среди людей есть такие, которые убеждены, что от горя можно избавиться. Для этого нужно усилие…
Сеттар накинул на плечо пустую вязаную деревенскую сумку и двинулся по узкой дорожке, ведущей к дому отца. Фикрет, опустив голову, стал взбираться на горку.
Во дворе под широким навесом сарая Рустем увидел арбу, груженную плетеными корзинами, вилами, граблями и несколькими мешками сушеных фруктов. Рядом валялись хомут и постромки. Юноша поднялся в мезонин и, раздевшись, лег рядом с Мидатом. Он уже начал было засыпать, когда донесшийся из сада хруст насторожил его. Прислушавшись, Рустем понял, что это лошадь, привязанная к ореховому дереву, ест корм.
Несколько месяцев отец держал кобылку на лугу, а сегодня привел ее домой: значит, собирается в дорогу. Раньше Саледин-ага брал с собой и Фикрета. Теперь его нет. Но Рустему ничего не было сказано о том, что нужно куда-то ехать. Странно!
Шум во дворе заставил его в середине ночи снова открыть глаза. Скрипели ворота, слышались человеческие голоса. Он выглянул во двор: мать закрывала ворота, арбы под навесом уже не было.
— Мама! — крикнул Рустем. — Что случилось? Где отец?
— Уехал за горы на ярмарку.
Мать направилась в дом.
— Один уехал?
— Нет, не один.
Голова Тензиле-енге показалась в проеме лестницы у самых ног Рустема.
— С Фикретом, — прошептала она. — Фикрет будет его поджидать у табачных сараев Тарахчи-Али. А ты спи, нечего выглядывать.
Рано утром Мидат толкнул Рустема в бок:
— Арбы нет, лошади нет. Ты не знаешь, куда поехал отец?
— На ярмарку.
Мидат был обижен до слез.
— Он даже не спросил, чего мне привезти…
— Ты уже не маленький, обойдешься, — ответил Рустем и, надев чарыки, направился на чаир Джеляла.
Надсмотрщиком на плантации обычно был один из родственников хозяина. Он же и встречал рабочих. Сегодня у калитки сидел родной брат Джеляла — Абдулла.
— Куда идешь? На базар, что ли? — закричал он на Рустема. — Ты разве забыл, что на работу надо выходить с рассветом? Из заработка вычту за опоздание. Поторапливайся!
— Я пришел вовремя, — сказал Рустем и, не ускоряя шага, прошел мимо.
Батраки и батрачки, с цапками на плечах, подходившие к грядкам, показались ему сегодня особенно подавленными. Похоже, Абдулла напустился и на них.
Молодая украинка Настасья Тукаленко сидела на куче сорняка и плакала.
— Что такое? — встревожено спросил ее Рустем. — Почему вы плачете?
— Хочу на родину, а хозяин не дает заработанных денег, — ответила женщина. — Получила письмо: дом наш сгорел, сестра при смерти. Надо бы проститься с ней, а у меня денег на дорогу нет. Хозяин говорит: поедешь осенью.
— Осенью? Когда сестра уже умрет?
Сзади раздался сердитый голос Абдуллы:
— Чего стоишь как кол?! Почему не начинаешь работу?
Рустем понял, что эти слова относятся к нему, и, глядя на турка, спросил у женщины:
— Кто ему сегодня наступил на хвост? Чего он петушится?
— Не знаю, — всхлипывая, ответила Настасья. — Зверем стал.
Абдулла не расслышал слов Рустема, но по движению его губ и сердитому взгляду последнего, видимо, кое о чем догадался и погрозил пальцем.
— Я еще поговорю с тобой! Смотри у меня!
Юноша хотел ответить ему, но работавший рядом Сефар Газы-ага остановил его:
— Помолчи, Рустем, злых собак не перегавкаешь, только на свою голову беду накличешь. У них деньги — у них сила и права.
Люди трудились без передышки, окучивая уже начинающую распускать листья рассаду до тех пор, пока солнце не обогнуло Куш-Каю. Абдулла, злой как волк, рыскал по плантации. И только тогда, когда он ушел обедать, люди, вздохнув свободно, присели на землю передохнуть и перекусить.