Выбрать главу

Вышедшая встретить мужа, осунувшаяся от горя Тензиле заголосила:

— Нет нашего Рустема! Нет его! Пропал!

— Как пропал? Что ты воешь?

Мидат пояснил:

— На другой день, как вы уехали на ярмарку, Рустем утром пошел на работу и больше не вернулся. Вот уже три недели, как урядник разыскивает его.

— Урядник? Что ему нужно?

— Говорят, что Рустем избил Исмаиля и его даже в больницу увезли в Кок-Коз… Поэтому и ищут Рустема. Если найдут, он угодит в тюрьму…

Саледин-ага сел на топчан, стоявший перед верандой, и погрузился в невеселые думы, забыв о стынувшем перед ним кофе. Он долго сидел, дымя глиняной трубкой, и, ничего не сказав, поднялся, отвязал лошадь и повел ее к воротам. Уже выходя, он обернулся, веки его вздрагивали.

— Фикрета забрали в солдаты. Нет у нас больше Фикрета. И вот Рустем пропал!

Дульгер не видел, как его Тензиле рухнула наземь. Мидат с трудом затащил мать в комнату и уложил на подушки. В доме воцарилось тяжкое молчание.

Саледин-ага вернулся в полночь. Лицо его немного посветлело, в глазах появился блеск, но при виде лежавшей почти в беспамятстве жены он вновь помрачнел.

— Фикрет! Рустем! — стонала она. — Сыны мои!

— Рустем жив и здоров, — тихо проговорил Саледин-ага, и Тензиле-енге, словно очнувшись, воскликнула:

— Жив-здоров? Мой Рустем жив-здоров? Откуда вы узнали?

— Я был в Кок-Козе. Сегодня Соганджи Якуб вернулся из Севастополя. Брат нашего зятька Сеид Джелиль передал через него, что Рустем там и просит, чтоб о нем не горевали. Предупредил также, чтобы в деревне об этом никто ничего не знал.

Уже не слезы неутешного горя, а слезы материнской радости смочили подушку. Но радость омрачилась мыслью о Фикрете.

— Как же его взяли? Расскажите…

— Нас остановили в Сюйренском ущелье на заставе. Солдаты преградили нам дорогу и потребовали бумагу. Я дал знак Фикрету. Тот соскочил с арбы, но его сразу поймали и под конвоем отправили в Бахчисарай. Там уже было много таких, как наш Фикрет. Пришлось мне ехать на ярмарку одному.

— Мой бедный Фикрет! — простонала Тензиле-енге. — Потеряли обоих сыновей! Хотя бы съездить к Рустему и повидаться с ним: не натворил бы он и там чего!

— Я, пожалуй, съезжу, — решил Саледин-ага. — У нас в чаире созрели помидоры и перец. Если снять урожай и повезти на базар, можно будет выручить несколько рублей и оправдать дорогу, но лошадь… Она не дойдет туда…

Во дворе пропел петух. Окна засветились серебром луны. Саледин-ага положил подушку под голову и растянулся на ковре. Несмотря на горе, усталость взяла свое — вскоре раздался его мощный храп.

Еще неизвестно, что ожидает его завтра. Все так быстро меняется! Но по воле ли божьей? Дульгер-Саледин-ага не отрицает бога, но и не совершает ежедневных намазов. Посещает мечеть он только по пятницам, да и то лишь потому, что боится осуждения соседа авджы Кадыра. Детей своих старик отдал в школу и очень сожалел о том, что в начале войны ее закрыли. Когда мужчины, собравшись у фонтана, заводили беседу о том о сем и заговаривали о Сеттаре, сыне авджы Кадыра, то Саледин, удивляя односельчан, становился всегда на защиту его.

Сеттар был не одинок. Таких джигитов, как он, было несколько. Скрываясь в лесах, они останавливали на поворотах большой дороги груженые фургоны Кязим-бея и Джеляла, отбирали мешки муки, а после целую ночь перетаскивали их в горы.

— Хорошо делают, — говорил Саледин-ага. — Это добро — результат нашего труда.

Сеттар изредка спускался с гор и, тайком заглядывая к Саледину, не раз намекал ему, что война может плохо кончиться для беев и мурз. И старик с нетерпением ожидал окончания войны.

Сегодня он проснулся с рассветом. Выпив кофе, Дульгер погнал лошадь на водопой и повстречался с он-баши Абдураманом.

— Саледин, тебе нужно явиться в волостное правление, — объявил тот, покручивая усы.

— А что мне там делать?

— Не знаю. Но явиться надо немедленно. Запомни, второй раз я не приду за тобой, чтобы напомнить об этом.

И ушел. Саледин-ага, почесывая бороду, погрузился в думы.

— Опять, наверное, из-за Рустема, — строила догадки Тензиле-енге.

Саледин-ага вытащил из кармана кисет, молча набил трубку и, задымив, вышел из ворот. Он прошел километров семнадцать.

Когда он подошел к волостному правлению, было уже далеко за полдень. В тени каштанов, росших у Кок-Козской больницы, сидели мужчины и женщины, ожидавшие приема врача. Около каменного моста под распряженными обозными телегами безмятежно спали, обросшие щетиной старые солдаты.

Саледин перешел мост и направился к двухэтажному каменному зданию. В коридоре с высокими белыми дверями по обе стороны было много народу. Иные посетители дремали, сидя на полу, подостлав под себя чекмени; другие, стоя или облокотившись о подоконник, потихоньку беседовали о чем-то. Никто даже не оглянулся на старика. Он дважды медленно прошелся взад и вперед по коридору, пока в одной из комнат через приоткрытую дверь не приметил лысую голову инспектора жандармерии Малинина, сидевшего за столом. Открыв дверь, Саледин-ага робко спросил: