И, видимо, к дочери Ойки наезжали с попреками и просьбами убрать бабулю.
Теперь же дочь говорила с явным прицелом на бывших соседок, как ее мать хорошо живет: кому охота при полной деревне родни возбуждать общественное мнение!
Хочется быть в порядке, как все люди.
- А сей день она брякнулась с подзеркальника, а, ба, брякнулась?
Мать неопределенно улыбается, выставив нижнюю губу и застрявший в ней кончик языка.
- А, ба?
- Нна гныть ка анады дать.
- Шизофреник, - откликается дочь.
Затем идут переговоры, как ехать и куда и когда совместно оформлять покупку, и наш будущий владелец с обгрызенными перстами встает уже у дверей, чтобы держать путь обратно.
Но тут, отработав свое, приходит хозяин, Сам или Он, и хозяйка рассказывает ему, что вот, нашелся покупатель, Сам тоже стоит у дверей, маленький, большеголовый, с носом курносым, как у смерти, с крупными челюстями, огромным лбом и мощными надбровьями, под которыми глаз не видно.
Нечто фантастическое, думает покупатель, актер на фильмы ужасов, но ничего, благообразно слушает, кивает, порядочный человек, жена и трое детей да приютили тещу.
Даже что-то симпатичное, Феллини бы дорого дал за такую внешность, скромный, порядочный малорослый семьянин, да и жена маленькая, а бабулька просто стручок.
Семьянин серьезно кивает, отец и муж, зовут Слава, и тут вдруг из ванной комнаты раздается как бы грубое покашливание, еще один персонаж просится на волю.
Дочь выпускает из ванной белую небольшую свинку, чудо изящества, и выясняется, что свинка чистоплотна и не пачкает, где живет, то есть на полу в ванной, а просится и даже гадит только на полу прихожей и только в подставленную миску.
- Сосед шумел, что свинья живет, а я говорю, приходите да понюхайте. Я мою за ней! За этой мою и за ентой мою, две свинки-те у меня!
Старая свинка возбужденно хихикает, давая понять, что она здесь полновесный член общества, затем снова усаживается на подзеркальник, выставив одну ногу пистолетом.
Хозяин удаляется на кухню, а хозяйка на прощанье рассказывает, что прошлый год свинка была у ей худая, борзовала, болела, борзовала, хотела гулять, и нынче взяли хряка, хряк кладеный, яички вынутые.
А на том еще году был хряк, вот умный, мяса его хозяйка не могла есть, все понимал, как человек, так что половину детям отослала и Самого кормила, даже плакала, а сама не ела, такой был умный хряк!
А свинья здорово борзовала, из-под себя весь пол вытаскивала, лежит и головой не ворочает, зачем-то рассказывает хозяйка, температура у ней, я ей в тарелочке пить носила, марганцовки разведу и мажу ей писку.
Так выступая, хозяйка провожает умного молодого хряка (это он уже про себя подумал), и тот вылезает на холод, чтобы ехать, опять тащится до автостанции и, дождавшись автобуса, посещает теперь уже своих почти друзей, которые дали ему адрес и обо всем договорились, та самая молодая пара.
Ну что, ну как, а Ойку видел?
Он рассказывает, а ему в свою очередь тоже сообщают то, чего раньше не говорили.
Оказывается, Ойка гулящая была старушка (сейчас ей восемьдесят один) и лет с пятидесяти пяти спала со своим зятем, тем самым из фильма ужасов.
Молодой человек не может переварить информацию и снова принимается грызть пальцы.
А подошедшая вовремя бабушка семьи, добрая и пузатенькая, еле вползши на больных ножках, подхватывает, что Ойка и к сыну своему ложилась, и к внуку (Саш, подвинься) под одеяло, а он встал и ушел - но куда уйдешь, не к соседям же! - сидел всю ночь в разрушенном клубе, родители были в городе.
- Они все и уехали-те, - говорит бабушка в заключение смеясь, - кто куда.
Далее бабушка подчеркивает:
- Ихова изба получше нашей, тама ничего не изгнило. А дочь Ойкина теперя бабку-ту взяла, бабка по шизофрении большую пенсию получает, выхлопотали первую группу, да она и так хорошо огребала. Теперя и дом продали. Тоже деньги большие. Солить, что ли.
- Да, - откликается бородатик, - но за ней надо убирать.
- Это ладно, - поправляет его бабка, - она караулит, чтобы у их опять с зятем не началось. Потому она ее не брала к себе и туда не ездила. Поверишь (она уже с приезжим на "ты"), поверишь, Ойка тогда идет по деревне, а они едут из города ей навстречу, она его видит, кричит, вот Слава, мой муж, идет. А последнее время вообще - бежит в поле, ложится, поет: "Ой, мамынька, ой, возьми меня к себе", так-то поет, плачет. Слушать не было возможности.
Молодой человек выходит на мороз, ждет автобуса, садится и едет в город на станцию, все представляя себе этот дом, где они будут жить, брошенный дом, в котором так борзовала старуха, что лишилась разума, чтобы уже больше ничего не помнить, весело улыбаться, просто и чисто жить среди плюшевых ковров в роскоши, и кофта у ней зашита на месте пуговиц, чтобы бабка не заголялась, дочь старается.
Дочь, видимо, полюбила свою мать и смотрит за ней, как за своей свинкой, думает новый хозяин.
Теперь у них все в порядке, размышляет он, все прощено, все как у других.
В конце-то концов, надо всем простить, такие дела, хотя для этого приходится ждать, пока человек не станет такой свинкой, что ли, думает умный отец (и сын, заметим) перед своей дальней дорогой. Перед дальней своей дорогой домой.