Вздыхаю, от нечего делать навещаю одинокое разрушенное строение, торчащее в полукилометре от шаттла. Это коровник.
А, все ясно.
Говорят, что кто-то из лунной экспедиции спятил.
Ему, наверно, что-нибудь мерещилось, ну и вот.
Летающая тарелка проносится низко над грунтом, едва не срезая мне шлем. Потом забирает вверх и прячется за скалами. В наушниках трещат помехи, доносится невнятное рассуждение.
Я плетусь по следу; через каждые сто метров след меняется с сапожного на гусеничный, и обратно. Памятник "Яве" остается позади, медведь медитирует. Желтушечный прах, он же невесомый пепел.
Да здесь еще хуже, чем в глубинке.
Убейте - не могу взять в толк, откуда сомнамбулизм. Хрестоматийно влюбленные пары, набережные, Селена, вздохи и грезы. Откуда столь сильная тяга, откуда родство? Вероятно, я слишком тороплюсь с выводами. Здесь должен, обязан быть некий мечтун, генератор массового возбуждения. Передатчик, оживающий в полнолуние. Слепнущее око обращается к далеким адептам, те покрываются шерстью, выставляют клыки... Отправляются на медвежий промысел, истребляют беспечных грибников, заражают деревни и села венерическими болезнями...
На скале появляется зеленый головастик. Он машет мне сигнальными флажками. Я напрягаюсь, разбираю: "Что ты все брюзжишь, брюзжишь, брюзжишь... " Мигаю, головастика нет. Иду по тракторному следу, мысленно вижу шурина, который залез в кабину лунохода и дымит папиросой. Колея бесконечна, останавливаюсь. Подпрыгиваю - раз, и второй, и четвертый, все выше и выше головы. Напрасно. Действительно - с чего бы мне брюзжать? С того, что здесь неладно... Что-то здесь не то.
...Возвращаюсь. Разноцветные искры чертят черное небо.
Тут я догадываюсь: батюшки-светы, это же Земля. А что до Луны - так вон она в небе, цвета зеленого гонобобеля, с облаками и материками.
Медведь вдруг запрокидывает морду, беззвучно воет. Он воет на Луну, разрывая озоновый слой.
Я снимаю шлем, расстегиваю чемоданчик. Вынимаю термос, кулек с пирожками, походную скатерть. Взбрасываю тряпку, и она медленно пикирует в пыль, похожая на ковер-самолет.
Появляются голоса, их все больше, они все громче. Я не обращаю на них внимания и молча жую, пытаясь проникнуть в лунные секреты... "
11
Из всей компании один Устин испытывал неловкость, оставшись голым, как есть. Он сидел напряженный, готовый в любую минуту сорваться и все-таки послать дорогих гостей к дьяволу. Чертовщина зашла слишком далеко. Брон встретился с ним глазами и понял, что еще немного - и все старания Ши пойдут насмарку. Сейчас он их выставит. А что? И уйдут, как ни в чем не бывало. Поднимется, мыча лесные песни, Выморков; Холомьев оденется по-военному споро - кивнет, отряхнется и выйдет; Горобиц, скорее всего, не поймет, что с ним происходит, и двинется к выходу, как автомат, бормоча тревожную скороговорку. И сам он уйдет, это точно, вопрос - куда.
- Объявляю решение, - Ши постучала ножом о стакан.
Холомьев вдруг нахмурился и начал искать в паху. Горобиц сосал нательный крестик.
- Вы, конечно, удивитесь, - продолжала Ши, загадочно улыбаясь. - Но, раз я выиграла, мое слово - закон. И я хочу, чтобы мы сегодня...
Она замолчала. Брон нервно хлюпнул носом. Выморков важно огладил бороду.
- ... Чтобы мы сегодня сыграли в людей.
- Как это? - не понял Познобшин. - Планы откладываются?
- А какие у тебя планы? Сейчас мы снова оденемся, затопим печку, возьмем гитару... Будем петь, загадывать шарады, танцевать, пить чай... Говорить про то да се, строить глазки, гулять в саду...
- Ну, слава Богу, - буркнул Вавилосов и потянулся за панамой.
- Вы рано радуетесь, - заметил ему Холомьев. - Нам еще нужно изволохать дурака.
Рука Устина зависла в воздухе.
- Не нужно, - возразила Ши и подмигнула. - Я его уже изволохала.
Брон, слушая, натягивал брюки, застегивал ремень. Какой-то идиотизм, честное слово.
Тем временем Вавилосов одевался и лихорадочно решал, как быть. Он не сомневался, что избежал, благодаря нелепому капризу Ши, чего-то страшного. Возможно, она сама испугалась. Он поежился, представляя возможный спектакль, в котором голый Выморков играет нечеловеческую роль. Жаль, конечно, что Брон спятил, но надо действовать, пока не поздно.
Он подошел к Познобшину и что-то зашептал ему в ухо. Брон вяло вскинул брови, пожал плечами.
- Да пожалуйста, - сказал он в ответ и обратился к Ши: - Хозяин хочет нас покинуть, собирается в город.
- Неужели не понравилось наше общество? - участливо спросила та. - А как же мы?
- Мне, честное слово, очень надо, - Устин приложил руки к горлу. - Я завтра же вернусь. Просто надо... уладить кое-что.
"Кое-кого позвать", - подумал Устин про себя, надевая пиджак.
- Но вы оставайтесь! - встрепенулся Вавилосов, как бы спохватываясь. Я вас не гоню! Располагайтесь, отдыхайте. Дом большой, места всем хватит. Только с печкой прошу аккуратнее.
Он покосился на разбросанные карты, прикидывая, что он увидит по возвращении, если гостям взбредет в голову сыграть еще.
Однако нельзя задерживаться, надо бежать. Без оглядки, чтобы ветер в уши. Устин посмотрел на часы: он успеет, до последней электрички оставалось сорок минут. Он выскочил в прихожую, накинул плащ, захватил зонтик. Вернулся, чтобы попрощаться окончательно.
Общество по-прежнему сидело за столом, пять пар глаз пристально следили за домовладельцем.
- Ну, я помчался, - Устин Вавилосов нерешительно улыбнулся. - Увидимся завтра. Ну, в самом крайнем случае - послезавтра.
Он не смог заставить себя пожать им руки. Холомьев встал по стойке "смирно" и кивнул отрывисто, по-военному. Брон мрачно поздравил себя с правильной догадкой. Горобиц, не поворачивая головы, тоже закивал, обращаясь к блюду с битыми яблоками. Выморков неожиданно для всех устроил асинхронизм и вскинул пальцы, показывая "викторию". Ши встала, взяла какую-то тряпку, накинула ее на плечи, словно шаль, и отвернулась к окну.
Вавилосов, пятясь, выкатился.
Ши смотрела в окно.
Хлопнула калитка.
Зашлепало по лужам.
Выморков поднялся и потянулся.
- Людьми - так людьми, - крякнул он деловито. - Пойду и я пройдусь. Посмотрел на образа, напоролся на взгляд Спасителя, недоуменно выпучил глаза. Потом поднял с пола дерюгу, оделся.
- Пройдись, дорогой, - отозвалась Ши равнодушно. - Людей не напугай.
- Я стороной пойду, - пообещал Брат Ужас.
Он, громко топая, вышел. Холомьев и Горобиц продолжали сидеть за столом, в чем мать родила. Холомьев неожиданно выпростал ногу, положил на скатерть, тихо засвистал. Горобиц, бормоча раскладывал, пасьянс. Не отрываясь от медведей, он рассеянно заметил:
- Выгонит нас хозяин, да-а, выгонит... За подмогой поехал.
- Не выгонит, - отозвался Холомьев.
Брон, полностью одетый, прошелся по комнате, касаясь то одного предмета, то другого. Вид сидящих за столом действовал на него угнетающе. Неважно, чего им хочется, человекам. Все те же медведи. И, разумеется, Луна - на что же еще так пристально смотрит Ши? Он встал у нее за плечами.
- Пойдем в сад, - негромко попросила Ши.
- Что там делать, в саду, - сказал Брон. - Соловьев слушать?
- В людей же играем, - пожала плечами Ши. - Можно и соловьев. - Она резко повернулась к Познобшину и впилась в него глазами. - Пойдем, - позвала она шепотом. Быстро оглянулась: - Эти пусть посидят. Не обращай на них внимания, они статисты, сумасшедшие. Им уже все равно, что делать, я их набрала для колоды. А ты не такой, ты джокер. С тобой можно разговаривать.
Брон машинально посмотрел на стол, под которым валялся сброшенный джокер.
Ши опустила глаза, нервно провела рукой по острым ребрам, поджарому животу. Вложила пальцы в путаный клубок черных колючих волос и резко выпрямила. Холомьев встал, достал из распахнутого шкафа гитару с шутовским бантом, уселся обратно. Испугавшись его песни, Брон согласился на свежий воздух.