-- Когда именно?
-- Когда вы остались на скамейке у карьера, а мы ушли вперед...
-- А... кажется, что-то из Бодлера...
-- А что? Ты не мог бы мне почитать?
-- Мы погружаемся во тьму, в оцепененье...* -- начал я неохотно, однако она тут же подхватила каким-то изменившимся, дрожащим голосом:
_______________
* "Осенняя песнь". Пер. М. Донского. _______________
-- О лето жаркое, недолог праздник твой!
-- Как! Ты это знаешь? -- воскликнул я в изумлении. -- А мне казалось, что ты вообще не любишь стихов...
-- Отчего же? Просто ты никогда не читал их мне, -- ответила она и засмеялась, впрочем, слегка натянуто. -- Временами, я замечаю, ты принимаешь меня совсем за дурочку.
-- Можно быть очень умным человеком и при этом не любить стихи. Я никогда не слышал, чтобы ты их сама читала или просила меня почить.
-- Я не могу соперничать с Алисой... -- Она на мгновение замолчала и вдруг, словно спохватившись: -- Так ты уезжаешь послезавтра?
-- Что делать...
-- А чем ты будешь заниматься зимой?
-- Буду учиться на первом курсе Эколь Нормаль.
-- А когда же ты собираешься жениться на Алисе?
-- Не раньше, чем отслужу в армии. Даже, пожалуй, не раньше, чем станет более или менее ясно, что я буду делать в дальнейшем.
-- А разве ты еще не решил?
-- Я пока и не хотел бы решать. Слишком многое меня влечет. Я постоянно откладываю тот момент, когда нужно будет сделать выбор и заняться чем-то одним.
-- А помолвку ты тоже откладываешь из-за того, что боишься определенности?
Я молча пожал плечами, однако она продолжала настаивать:
-- Так чего же вы ждете? Почему не обручитесь уже сейчас?
-- А зачем нам обручаться? Разве нам недостаточно знать, что мы принадлежим и будем принадлежать друг другу, не оповещая об этом всех вокруг? Если я посвящаю ей свою жизнь, неужели ты думаешь, что моя любовь станет крепче от каких-то обещаний? Я считаю, наоборот, всякие клятвы оскорбляют любовь... Помолвка мне была нужна лишь в том случае, если бы я не доверял ей.
-- В ней-то я ни капельки не сомневаюсь...
Мы медленно шли по саду и были как раз в том месте, где я когда-то невольно подслушал разговор Алисы с ее отцом. Внезапно я подумал, что Алиса -- а она тоже вышла в сад, я видел -- сейчас сидит на скамейке возле развилки аллей и вполне может нас услышать; я сразу же ухватился за возможность объяснить ей таким образом то, чего не смел сказать прямо; в восторге от своей выдумки, я стал говорить громче.
-- О! -- воскликнул я с несколько чрезмерной для моего возраста напыщенностью; поглощенный своими излияниями, я не улавливал в репликах Жюльетты того, что она намеренно не договаривала. -- О! Если бы люди могли, вглядевшись в душу любимого человека, увидеть там, словно в зеркале, свой собственный образ! Читать в другом, как в самом себе, и даже лучше, чем в себе! Какой безмятежной была бы тогда нежность! Какой чистой была бы любовь!..
Волнение Жюльетты при этих словах я самодовольно отнес на счет моего ходульного лиризма. Она вдруг припала к моему плечу.
-- Жером, милый! Я так хотела бы верить, что она будет счастлива с тобой! Если же ты принесешь ей страдания, мне кажется, я возненавижу тебя.
-- Ах, Жюльетта! -- воскликнул я, обняв ее и глядя ей в глаза. -- Я сам возненавидел бы себя за это. Как тебе объяснить... Ведь я не определяюсь в своей карьере именно потому, что хочу по-настоящему начать жизнь только с ней вместе! И я не думаю ни о каком будущем, пока она не со мной! Да и не собираюсь я никем становиться без нее...
-- А что она отвечает, когда ты ей говоришь об этом?
-- Да в том-то и дело, что я никогда с ней об этом не говорил! Ни разу! Вот еще одна причина, почему мы до сих пор не помолвлены. Мы даже никогда не заговаривали ни о свадьбе, ни о том, что будем делать дальше. Ах, Жюльетта! Жизнь вместе с ней кажется мне настолько прекрасной, что я не смею, понимаешь, не смею ей об этом говорить.
-- Ты хочешь, чтобы счастье для нее было внезапным.
-- Да нет же, вовсе нет! Просто я боюсь... испугать ее, понимаешь?.. Я боюсь, как бы это огромное счастье, которое мне уже видится, не внушило ей страха!.. Однажды я спросил, не хочется ли ей отправиться в путешествие. Она ответила, что не хочется, ей вполне достаточно знать, что та или иная страна существует, что там хорошо и что другие могут спокойно отправиться туда...
-- Жером, а ты сам хочешь путешествовать?
-- По всему свету! Мне и жизнь представляется как долгое-долгое путешествие -- вместе с ней -- по разным книгам, странам, людям... Вдумывалась ли ты когда-нибудь, что означают такие слова, как, например, "поднять якорь"?
-- Да, я часто об этом думаю, -- прошептала она.
Однако я почти не слышал ее и продолжал говорить сам, а те слова упали на землю, как несчастные подстреленные птицы.
-- Отплыть ночью, проснуться в ослепительном блеске зари и почувствовать, что мы одни среди этих зыбких волн...
-- А потом будет порт, который ты видел на карте еще ребенком, и все вокруг так ново, незнакомо... Я вижу, как вы с Алисой сходите на берег, она опирается на твою руку...
-- Мы сразу побежим на почту, -- подхватил я смеясь, -- и спросим, нет ли для нас письма от Жюльетты...
-- Из Фонгезмара, где она останется одна, и этот уголок покажется вам таким маленьким, грустным и таким далеким-далеким...
Точно ли это и были ее слова? Не берусь утверждать, так как, повторяю, я был настолько переполнен своей любовью, что, кроме ее голоса, никакой другой для меня словно не существовал.
Мы подошли тем временем к развилке аллей и собирались уже повернуть обратно, как вдруг, выйдя из густой тени, перед нами возникла Алиса. Она была так бледна, что Жюльетта вскрикнула.
-- Мне в самом деле что-то нездоровится, -- проронила она поспешно. -Уже стало свежо. Пожалуй, я лучше вернусь в дом.
И, повернувшись, она быстро пошла к дому.
-- Она все слышала! -- воскликнула Жюльетта, как только Алиса несколько удалилась.
-- Но мы не сказали ничего такого, что могло бы ее огорчить. Напротив...
-- Оставь меня, -- бросила Жюльетта и побежала догонять сестру.
В эту ночь мне так и не удалось заснуть. Алиса еще выходила к ужину, но потом сразу ушла к себе, сославшись на мигрень. Что она все-таки слышала из нашего разговора? Я лихорадочно перебирал в памяти наши слова. Потом я вдруг подумал, что, наверное, мне не следовало идти совсем рядом с Жюльеттой, да еще приобняв ее за плечи; однако то была не более чем детская привычка, мы часто так гуляем, и Алиса много раз нас видела. Ах, каким же я был слепцом, выискивая свои прегрешения и даже ни разу не подумав о том, что Алиса вполне могла, гораздо лучше, чем я, услышать слова Жюльетты, на которые я едва обращал внимание и которые почти не мог припомнить. До них ли мне было! В страшной тревоге и растерянности, в ужасе от одной мысли, что Алиса может усомниться во мне, и не в состоянии вообразить, что опасность может исходить от чего-то иного, я решил, несмотря на все сказанное мною Жюльетте, и, видимо, под впечатлением от того, что сказала мне она, решил отбросить свои опасения, свою щепетильность и завтра же объявить о помолвке.
До моего отъезда оставался один день. Я мог предположить, что Алиса так грустна именно из-за этого. Мне даже показалось, что она меня избегает. День проходил, а я все не мог увидеться с ней наедине; испугавшись, что мне придется уехать, так и не поговорив с нею, я перед самым ужином решился войти прямо к ней в комнату; она надевала коралловое ожерелье и, чтобы застегнуть его, подняла руки и немного наклонилась вперед, стоя спиной к двери и глядя через плечо в зеркало, по бокам которого горели два канделябра. Именно в зеркале она меня сначала и увидела, но не обернулась, а еще некоторое время так смотрела на меня.
-- Надо же! Оказывается, дверь была не заперта?
-- Я стучал, ты не ответила, Алиса, ты знаешь, что я завтра уезжаю?
Она не ответила, только положила на камин ожерелье, которое ей так и не удалось застегнуть. Слово "помолвка" показалось мне слишком откровенным, слишком грубым, и уж не помню, что я сказал вместо него. Едва Алиса поняла, о чем я говорю, она точно потеряла равновесие и оперлась о каминную полку... Впрочем, меня самого так трясло, что я был не в состоянии поднять на нее глаз.