— Леха-а! Прыгнул! Молоток!
— Прыгну-ул!
— Молото-ок! — говорю.
— Чего-о?
— Подрастешь — кувалдой будешь!..
— От такого и слышу-у…
— Ха-ха-ха!
— Го-го-го!
— Эй, «второй» и «третий», хватит хулиганить. Готовьтесь к приземлению, — раздалось с земли хрипло-мегафонное. Вадик вздрогнул от неожиданности и стыда: оказывается, на земле все слышно…
Под собой, почти под ногами, Вадик увидел зеленое поле аэродрома, толпу людей (все с мизинец), красные флажки старта, полосатую «колбасу», указывающую направление ветра, а чуть в стороне — несколько рыжих выгоревших крыш среди зелени — лагерь. Движение, то бишь снижение, теперь было заметно. И с каждой секундой все явственней и явственней… Все быстрей и стремительней… Земля приближалась, выгибаясь горбом… То место, куда несло, выворачивалось пупом — все двигалось, перемещалось: ангары, полосатые поваленные столбы, кусты татарника, — а ТО место стояло на месте, и только все на нем увеличивалось, укрупнялось, делалось четче и резче: трещины в земле, пылящая сизым семенем полынь, бегающие ящерицы — все как под лупой… Вот… вот… сейчас… только бы не камень…
— «Второй», смотри на горизонт! На горизонт! Не смотри под ноги и не поджимай их! Не поджимай ноги! «Третий» — тоже! Не поджимай ноги, «третий!» Напрягись, «второй»…
Вадик несколько распрямил ноги — хотя казалось, что они у него «как положено», — и в этот миг наткнулся на что-то твердое, жесткое, неподатливое… Парашют, пролетев несколько метров по ветру, скомканно и вяло опустился на землю; и было тихо, и стрекотали в траве кузнечики. И вдруг до Вадика дошло, его всего прямо прострелило: ВСЕ ПОЗАДИ! Он уже на земле — вон песок на зубах скрипит… Вадик вскочил — нигде ничего не ломило, не болело! — расстегнул лямки и зачем-то ударил ногой, будто хотел лишний раз убедиться в незыблемости почвы под ним.
Неподалеку человек в оранжевом шлеме отплясывал какой-то дикий танец; он отплясывал и орал что-то нечленораздельное, с безумными, в пол-лица, глазами.
— Ну, как я?.. Видал? — запихивая в парашютную сумку купол вместе с грязью и кустом какой-то лопушистой травы, спросил Леха, — Ничего я вел себя, а?.. А здорово, а?
Леха был веселый, безалаберный, глуповатый и хвастливый, — Леха был прежним, как в первый день знакомства.
— А ты — молодцом… Ты даже улыбался.
— Правда? — польщенно расплылся Вадик, все прощая Лехе на год вперед.
— Правда… Правда, улыбкой ту твою гримасу я называю условно.
Они рассмеялись. Легко, беззаботно, счастливо. Таким счастливым Вадик не чувствовал себя никогда раньше. Тело сделалось невесомым, и будто переродилось все в организме… Какое-то животное, реликтовое, изначальное, первородное счастье распирало Вадика, сжимало горло, мешало говорить… И весь мир кругом изменился — Вадик это вдруг ясно понял и удивился, — он стал другим, мир, — радостным, солнечным, справедливым; и было два дня, две жизни, две эпохи, два мира: ДО ПРЫЖКА и ПОСЛЕ.
— А что тебе парашютистка говорила? — спросил по дороге к старту Леха, сгибаясь под парашютной сумкой.
— Ревнуешь, что ли? Может, побьешь?
— А что? И отлуплю… Ты гляди у меня…
И они снова беззаботно рассмеялись.
На старте стояли, согнувшись под парашютами, неулыбчивые шесть человек, второй взлет. Окруженный плотным кольцом, лежал на траве, покуривая и блестя зубами, потный Пашка Корень. Он улыбался и небрежно отвечал на бесконечные вопросы НЕПРЫГАВШИХ. Когда Леха с Вадиком подошли, толпа отвалила от Пашки и переметнулась к Лехе. О, уж тут Леха не ударил лицом в грязь, уж тут он показал себя во всей широте, тут уж он развернулся… Он сбросил с плеча сумку кому-то на руки, снял шлем, отставил ногу… Вадик только успевал поддакивать.
Вадик неожиданно перехватил взгляд одного из спортсменов, что стоял рядом с ребятами из второго взлета. Взгляд его был презрительный и в то же время несколько завистливый — взгляд взрослого на детские игры, — и от него Вадику сделалось как-то не по себе, расхотелось поддакивать Лехе. Отойдя от галдящей компании, Вадик прилег на траву — она пахла почему-то гусями, пылью, горьковатым подорожником, — попросил у Пашки закурить.
— Ну как? — спросил Пашка, протягивая сигарету.
— Не так страшен черт…
— Парашют только тяжело таскать, если далеко унесет.
С поля подходили ребята. Самолет, подпрыгивая на кочках, подруливал по пыльной траве. Подрулив к старту, самолет развернулся, взревев и напустив облако мучнистой пыли, остановился (двигатель стал работать на малом газе редко, как мотоцикл, — чах-чах-чах); по трапу спустился сперва Палыванч, за ним следом Игорь. Ребята смущенно замолкли. Каждый нашел какое-нибудь занятие, даже Леха перестал рассказывать и стал выбивать пыль из своей куртки. Пряча глаза, боком, Игорь прошел к столу, где лежали сумки с распущенными парашютами, расстегнул, отвернувшись от всех, лямки, снял парашют. Все напряженно молчали, молчал и он, застыв в неловкой, неестественной — полунаклонившись — приниженной позе.