— М-м-м, — простонала Мэри с закрытыми глазами, все еще опустив голову.
— Рассказывай.
— Что?
— Выкладывай, что там у тебя.
— Ничего. Мам, правда. Серьезно. Все в порядке.
— Я по голосу слышу. Что-то случилось.
— Просто… — Дэннис, подумала Мэри. Лучше соврать. — Просто я виделась с Дэннисом.
— Он что, позвонил тебе? Он снова пригласил тебя на свидание?
— Да нет же. Я с ним с первого курса ни разу не разговаривала. Ну… он… — Мэри замолкла на полуслове. Она не хотела рассказывать матери о профессоре и его странном предмете, который никак не могла выбросить из головы.
Монитор погас в энергосберегающем режиме, заставив Мэри вздрогнуть.
— И что дальше? Расскажи мне.
Мэри знала, что отмалчиваться бесполезно. Ее мать чем-то напоминала некую информационную пиявку, которая ходит, треплется и готовит сыворотку правды.
— Просто мы с ним в одной группе, — мягко сказала Мэри.
— Вот оно что! — воскликнула женщина. Она ничего так не любила, как любовные тайны. Взлом кодов. И в этом смысле ничуть не отличалась от дочери. Она выискивала различные намеки в вашей речи, вытягивала из вас подробности, прерывала на середине повествования.
— Вот оно что! Так я и думала. Гарольд!
Она звала отца Мэри, как обычно, засевшего где-то в доме, разбираясь с каким-нибудь делом, которое наверняка не успел закончить до отъезда в Ки-Уэст: будь то починка газонокосилки или настройка сломанного компьютера, выброшенного соседями.
— Гарольд, Дэннис в одной группе с Мэри!
А затем:
— Дорогая, я так рада за вас! Ты ведь знаешь, мне очень нравится Дэннис, хоть твой отец ему и не доверял. Передай ему… Передай, что я не виню его за то, что он сделал. Так обычно все мальчики поступают, когда им становится скучно. Скажешь ему, хорошо?
— Скажу, мам.
— Ладно. Мне пора. Нужно еще вещи распаковать и прочее. Солнышко, послушай. Если тебе вдруг что-нибудь понадобится, я хочу, чтобы ты тут же звонила. Прошу тебя.
В трубке повисла пауза, заполнившаяся треском, хрустом и какими-то щелчками, как будто на том конце провода кто-то включил заезженную пластинку.
— Хорошо, — наконец произнесла Мэри, все еще глядя в пол. Под столом она увидела целые ворохи пыли, комки волос и грязи.
— До скорого, дорогая, — сказала ее мать.
— Пока, мам.
Еще несколько минут Мэри никак не решалась взглянуть на монитор. Затем сердце девушки бешено заколотилось в груди, и она, не торопясь, прочла короткую статью о преступлении Леонарда Уильямса.
Известный профессор Винчестера обвинен в плагиате
Один из профессоров Винчестера после четырнадцати лет работы в университете обвинен в плагиате. Адъюнкт-профессор Леонард Уильямс подозревается в заимствовании большого количества отрывков из знаменитой книги Джона Доу Брауна «Подсознательный разум» (1971 г.) и почти дословном использовании в собственной диссертации «Трагедия и материя: логика как метод познания мира», опубликованной в 1986 году. Джон Доу Браун является автором более двадцати книг по философии. С начала шестидесятых он преподавал в Йельском университете в течение тридцати пяти лет и недавно скончался от рака кишечника. Жена профессора, Лоретта Хокс-Браун, никак не прокомментировала случай плагиата. Университет временно отстранил профессора Уильямса от работы с сохранением жалованья, пока специальная комиссия факультета окончательно не расследует данный инцидент.
В конце концов Мэри пришла в себя, почувствовала почву под ногами и смогла мыслить, но лишь настолько, чтобы добраться до постели. К тому моменту как она легла в кровать, было уже за полночь, и несколько глав «Стеклянного города» к завтрашней лекции так и остались непрочитанными.
Что же это могло значить? Возможно, ничего. Еще на первом курсе профессор гуманитарных наук сказал ей, что если ничего не заимствуешь, то и не работаешь вовсе. Именно так он и сказал: «заимствуешь». Но Мэри знала разницу между заимствованием и поступком Уильямса. Он «украл» — как говорилось в статье, «подозревается в заимствовании большого количества отрывков и почти дословном использовании» — целые куски текста. Мэри представила, как он сидел за столом с раскрытой книгой Брауна в руке и размышлял: «Решиться или нет?» А может, и не было никаких угрызений совести? Или Уильямс действовал импульсивно, совсем как отец Полли в теории Мэри, и желанная награда казалась ему тогда важнее возможного риска? Когда же он открыл эту старую книгу и расположил перед собой, зажав двумя пресс-папье — вероятно, по обеим сторонам от корешка, чтобы было удобно одновременно читать и печатать, — осознавал ли он, что совершает?