Уильямс откатился назад к стене, чтобы вновь видеть всю группу целиком. Солнечный свет Восточного зала уже падал ему на ноги и полз выше.
— Раз уж с этим покончено, — продолжал Уильямс, — у меня объявление: на лекции в среду будет гость.
Позже, вернувшись к себе в комнату и пытаясь читать «Стеклянный город», Мэри впервые задумалась над вопросом: «Что же происходит на самом деле, а что вымысел?» Разве татуировка у отца Полли настоящая? Уильямс указывал на нее во время лекции, поэтому она тоже может быть всего лишь выдумкой. Почему одни детали имели значение, а другие являлись всего лишь совпадениями? Вот чем занимается профессор: намеренно запутывает, уводит все дальше от истинной сути преступления, заставляя поверить в истинность одних фактов и мнимость других.
В таком случае разгадать тайну можно лишь методом исключения. Необходимо отбросить все ложное и сконцентрироваться на сути игры. Будет непросто, потому что все сводится к самому Уильямсу. Нужно разоблачить профессора, раскрыть его замысел. Придется быть повнимательней.
13
В следующий раз, чтобы избавиться от старика, они поехали в отель «Кингсли», расположенный в центре Дилейна. Элизабет заблаговременно забронировала номер по телефону, предупредив девушку-портье, что к ректору Орману приезжают гости.
— Они прекрасно знают, что это за «гости», — объяснила она Дэннису. — Сановники, профессора, бывшие выпускники. В этом городке не составляет особого труда сохранить что-либо в секрете. Нужно только произнести заветное слово «гости», и все организуют в лучшем виде.
Номер оказался внушительным. Модерн, освещающая каждый уголок кованая люстра, мягкая мебель викторианской обивки и непостижимо огромная жидкокристаллическая панель на стене. Впечатляющая копия Моне на противоположной стене, прямо над спинкой кровати. Это был лучший отель, в котором Дэннису доводилось бывать, но, к сожалению, номер оставался в их распоряжении всего три часа. Ровно в 20.30 Дэннис должен был явиться в дом «Тау» на семинар.
Элизабет двигалась методично, почти профессионально. Оставаясь сверху, она повернулась спиной к Дэннису, и они смотрели на себя в зеркало-псише, стоявшее у края кровати. Секс становился более выверенным, исчезла суета, и впервые Дэннис почувствовал, как его разум погрузился в размышления. Он почему-то подумал о Полли, об этой несуществующей девушке, которую убьют, если он ее не отыщет. Каково было бы с ней? Эта девушка казалась дикаркой. Дэннис помнил, что у нее все тело покрыто пирсингом. А может быть, она была бы податливой, слабой. Беззащитной.
Думая о Полли, Дэннис судорожно кончил.
— Сегодня все по-другому, — сказала Элизабет позже. Они лежали друг на друге. На потолке прямо над ними вращался вентилятор.
— Да, — согласился Дэннис. И вновь эта дерзкая честность.
— Наверное, все кончено.
— Может быть.
Они лежали в тишине. Прохладный ветерок пощипывал кожу. Дэннис думал о том англичанине, который рыдал в гостиной, пока ректор Орман тайком наблюдал за ним с балкона. В каком-то смысле Дэннис радовался тому, что все закончилось. После разговора со стариком он больше думал о Полли, чем об Элизабет, и, как ни странно, не имел ничего против.
— Моя мать этим увлекалась, — сказала Элизабет.
— Чем?
— Тем, чем мы тут занимаемся. Постоянная скрытность. Предательство. Она вечно где-то шлялась, звонила неизвестно откуда и говорила, что задержится. Отец знал обо всем. Далекие шестидесятые, понимаешь? Свободная любовь. Однажды я случайно оказалась на одной из таких вечеринок. Мне было всего лет семь. Как-то раз я спустилась вниз и увидела, что все кругом голые. Женщины с обвисшими грудями. Запах марихуаны. «Иди наверх, Лизи», — сказала мама, и я послушалась.
— Тебе повезло, — пошутил Дэннис. — Самое дикое, что я когда-либо видел, это как мой отец рисовал на окнах уравнения. Он говорил, что ему нравится смотреть на них с двух сторон. Мама была против.
— Ты не понимаешь, — сказала Элизабет. — Моя мать вышла из-под контроля. Никак не могла себя обуздать. Втюрилась в какого-то художника, который занимался литографией в Сан-Франциско. В конце концов мама переехала к нему. Через несколько лет, когда я поступила в колледж, она вернулась. Подавленная. Грязная и разбитая. Она стала совершенно другим человеком. И все еще была замужем за папой. Он принял ее, конечно. Никто и не сомневался, что так и будет. Он все еще любил ее. Страстно любил. Папа принял ее, хотя мы с братьями отговаривали его.