- У него отит из-за того что при переохлаждении у него падает местный иммунитет и размножается патогенная флора, Юль. Ты же медик, а говоришь ересь.
- Я - плохой медик, - хмурясь, отворачиваюсь к окну. - Я верю в ересь.
- Если ты хочешь рыбу, мы можем ее заказать.
- Нет, я не хочу рыбу.
Стягиваю с сына наушники.
- Давай, мы уточек с тобой покормим завтра? - шепчу ему. - На обеде сходим в парк. Там пруд.
- И Чуду-Юду позовём... - заговорщицки шепчет мне он.
- Хоть Чебурашку. Только без меня не убегай.
- Это что за зверь такой неведомый? - играя мимикой, поднимает высоко одну бровь Стёпа.
Прямо как Чадов!
- Откуда ты только берешь такие словечки?! - с удивлением смотрю на него.
- Стёпа! - ловит нас строгим взглядом в зеркало заднего вида Роб. - Ты почему не в кресле?! Юля, пристегни его немедленно.
- Да-да, конечно.
Стоим в пробке, Стёпа скучает. Он очень тяжело переносит однообразие. И переходит в "тактильно-двигательный" режим. Запросто может что-то сломать или сбежать.Сидеть на занятиях не может и вовсе.
Но сейчас он пристегнут, деваться некуда. Вижу, как сначала начинает беспокоиться и елозить. Его пальчики совершают всякие компульсивные бессмысленные действия и движения.
Пинает ритмично ногой в кресло водителя.
- Стёп, не надо, - кладу руку на его колено, пока Роберт опять его не отругал. - Ты папу отвлекаешь.
Через минуту пальчик тянется к стеклу и Стёпа начинает отдирать ноготком пленку.
- Стёпа... - одергиваю его я, беру его руку и рисую на ладони цифры, чтобы он угадывал и отвлекался.
- Мама... А я родился?
- Что?
- Откуда я у вас взялся?
- Как все детки - из животика.
С сомнением переводит взгляд на мой живот.
- А как в животик попал?
А как ты в животик попал, лучше маме не вспоминать...
ФЛЕШБЭК:
- Карл Ильич! - догоняю по коридору главного врача. - Вы просили подойти.
- Ах да! У нас зарезервировано несколько мест на медицинскую конференцию. Там есть несколько секций по психиатрии. Я настаиваю, чтобы ты поехала.
- С удовольствием!
Так хочется развеяться...
- Обязательно - с удовольствием. Обязательно, дорогая Юлия Юрьевна, - сжимает мое предплечье. - Лучший пансионат на берегу пруда, в сосновой роще. Сауна, бассейн - всё включено. Номер - полулюкс. Двое суток.
- Ой... Я даже не знаю. Двое суток.
Роберт не допускает, чтобы спали где-то вне дома по одиночке.
- Вам будет читать сам Мелевич и Антохина. Когда ещё ты сможешь пообщаться с профессорами такого уровня? Даже не думай - соглашайся.
- Мне нужно сначала с мужем поговорить.
- Роберт Альбертыч летит со мной завтра в Москву на четыре дня. Нас пригласили на серию защит по перинатальной диагностике патологий.
- Он ничего не сказал...
- Я ему только сообщил. В общем, вот тебе путевка, имя твое я уже вписал.
- Но...
- Никаких - "но"! Ты у меня единственный психиатр, без маленьких детей и дежурств в эти выходные.
Ловит взглядом кого-то за моей спиной, теряя ко мне интерес.
- Борис Егорович! - окрикнув, обходит меня. - Чадов!
Оборачиваюсь.
Тот самый брутал, что смеялся тогда с Хасановым.
Борис Егорович, значит, - зачем-то запоминаю я.
Они стоят тихо беседуют. А я застыв, ловлю себя на том, что не мигая откровенно пялюсь на этого Чадова, как школьница прижав к груди папку с бумагами. Встречаемся с ним взглядами.
Лицо мое вспыхивает...
Иди отсюда, Крынская, иди!!
Прячу путевку в карман халатика, и поправив волосы, иду куда слепые мои глаза глядят. Останавливаюсь у стойки кофейни.
- Латте, пожалуйста, - прошу на автомате.
Спиной чувствую внимание этого Чадова. А может, у меня просто крыша поехала уже.
Бариста ставит на стойку стакан. Делаю поспешно глоток.
Достаю карту.
- Извините, но у нас терминал сломался. Только наличкой.
- Ой... - шарюсь по карманам.
И как назло - ни копейки. Неловко как! Ещё и бариста новенький и не знакомый.
- А можно я Вас угощу? - кладет купюру на стол Чадов.
Она тут же исчезает в ловких пальцах баристы, без моего положительного ответа.
- Спасибо. Я Вам занесу. Скажите только - куда, - опускаю взгляд не выдерживая его очень энергичного и заинтересованного.
- Я Вас угощаю, а не одалживаю.
- Спасибо...
Воздух имеет другую плотность рядом с ним. Дышать им невозможно!
И даже мой спокойный и ничем не приметный голос почему-то то хрипит, то мурлычет низко.