Вечером приходит. Проверил у Оленьки уроки, начал что-то с Димкой из кубиков строить. Я довольная. Возвратился, наконец-то,
думаю. Когда смотрю — одевается. «Куда?» — спрашиваю. «20 часов 04 минуты,— отвечает.— Завтра буду в 7.00. Иду на работу». Тут я не выдержала, да как расплачусь. «Ты бы хоть улыбнулся, Рома,— говорю.— Поцеловал, слово какое ласковое сказал. Поужинали бы вместе». Раньше как было? Стоило мне только всплакнуть невзначай, он тут как тут: «Что случилось, дорогая, милая, ласточка?»,— увивается, успокаивает. А сейчас стоит в дверях, как истукан, растянул губы в улыбке, неестественной такой, знаешь, улыбке, приклеенной словно, и тараторит: «Не вижу причин для эмоций (представляешь, эмоций?!) Что такое поцеловать, милая?… счастливая… непревзойденная… несравненная… Достаточно. В ужине нет потребности». «Ну, если нет, тогда проваливай, несравненный, непревзойденный. Чтоб духу твоего здесь не было! Можешь больше не приходить.» «А в 7.00,— улыбается,— отменяется?» «Отменяется! Все отменяется!»
И он ушел. С того дня не возвращался. Узнавала через знакомых — в цехе. Такая вот беда, Леночка. Не знаю, что и думать. Как быть? Прошу тебя, помоги. Я ему все-все прощу. Позвони или напиши, пусть возвращается. Понимаю, такая у него работа сумасшедшая. Конец года. А я обидела. Но самой, знаешь… Пожалуйста, подействуй. Как сестра, как женщина.
Остальное у нас все хорошо. Никто не болеет. Ольга учится, почти одни пятерки носит. Дима уже «р-р-р» чисто выговаривает. Приезжайте в гости, будем рады. Тогда и поговорим подробнее.
До свидания. Наташа. 12 декабря 20… года».
*
Руководители участков, мастера, научно-технический персонал собрались в приемной начальника сборочного цеха на производственную пятиминутку. Стоял тот суматошно-кулуарный шум, какой всегда можно встретить перед началом или в перерывах между заседаниями, совещаниями, когда обмениваются новостями, договариваются о чем-то, перемывают кости ближним.
— Ах да, ты не был, первый день как из отпуска,— говорил начальник участка Валько своему коллеге Захарчикову.— Многое потерял. Ничего, еще увидишь. Наш Роман Михайлович изменился. Преобразился. Прямо на глазах, за прошлую неделю.
— Поплотнел еще больше?
— Нет, я не о том. Требовательным стал, до неузнаваемости. Придирчивым. Разгон дает всем без исключения.
— Михайлыч? Не может быть! Постоянно ведь либеральничал.
К разговаривающим подошел мастер Рябчиков.
— Захарчиков! Привет! Как отдыхалось?
— Все хоккей, как говорят англосаксы. На родину в деревню ездил. Подальше от шума городского.
— Молодцом. Слушай, у нас здесь такие дела начали твориться…
— Да вот слушаю. И верится, и не очень.
— Точно. Вот вчера, например, говорит мне Михалыч на пятиминутке: «Почему, мастер Рябчиков, на минуту 52 секунды ваша смена раньше работу закончила? Повторится — будете наказаны». Нет, ты пойми: на минуту 52 секунды!
— А какие пятиминутки стали,— поддержал Валько.— Пять минут и ни секунды дольше. Если кто не успел высказаться или доложить, оставляет. Других не задерживает — по местам.
Стрелки часов напротив секретаря Танечки показывали без одной минуты восемь. Она резко встала из-за столика и при первом бое механизма широко распахнула дверь кабинета. При последнем бое дверь закрылась. Танечка стала на свой пост, широко расставив руки, самим жестом давая понять: никого из опоздавших не пропустит ни под каким предлогом.
Роман Михайлович, бодрый, энергичный (а поговаривали, вновь провел в кабинете бессонную ночь), привстал:
— Рябчиков, мастер шлифовального участка,— начал, — объявляю вам выговор.
— За что-о? — застыл в изумлении.
— Вчера вы закончили смену на минуту и 34 секунды позже положенного.
— Вы еще точнее можете сказать, ну до десятых секунды? — съязвил Захарчиков.
— Могу,— без тени иронии ответил начальник.— Могу и до сотых. Смена закончила производственную деятельность позже на одну минуту 34 и 28 сотых секунды. За прошедшие сутки цех недодал продукции на четыре рубля 71 копейку,— продолжал он.— План не выполнен.
— Да это же мизер, ведь на десятки тысяч рублей…— попробовал было вновь возмутиться Захарчиков.
— Прошу не перебивать,— резко оборвал Роман Михайлович.— Вопросы, не касающиеся непосредственно производства, можно задать в приемный день с 10 до 14 часов. Запись на прием у секретаря.
Он дал еще несколько конкретных, предельно точных распоряжений. Ровно за пять минут совещание закончилось.
Вскоре о начальнике сборочного цеха заговорил весь завод. И не только потому, что с конвейера начала сходить в нужном количестве, хорошего качества продукция. Впервые за последние годы электронное оборудование после сборки не требовало доводки, процент брака упал почти до нуля. Поговаривали, Роман Михайлович часто сам бросал «кресло» и шел туда, где намечалась «дырка». Лично в считанные минуты с поразительной точностью настраивал станок, устранял неполадки не хуже самых опытных мастеровых. Дисциплина и порядок сборщиков достигли совершенства. Их стали ставить в пример.