После России Западная Европа показалась ему унылым местом. Роршах уехал из Берлина в начале 1907 года, «разочарованный и пребывающий в легкой депрессии», а его следующий семестр выглядел немногим лучше. «Берн не так уж плох, – писал он Анне, – разве только слегка приземленный и линялый, а люди здесь в большинстве своем хамовитые и грубые, причем до такой степени, что даже я, не самый изысканный человек в мире, прямо скажем, ошеломлен». Остаток 1907 года и весь 1908 год он провел в Цюрихе, работая помощником врача, где только можно, но было очевидно, что студенческая жизнь и Швейцария могут предложить ему не так уж много сверх этого.
По крайней мере его сестре удалось, наконец, вслед за ним вырваться из обывательской трясины Шаффхаузена. В начале 1908 года, после того как она провела два года, работая гувернанткой во франкоговорящей семье на западе Швейцарии, Герман помог ей найти такую же работу в России, и Анна ухватилась за этот шанс, чтобы увидеть «страну неограниченных возможностей», о которой так много слышала от брата. В течение следующих нескольких месяцев его письма состояли почти из одного лишь восхищения на этот счет. Страница за страницей, он помогал Анне с русской грамматикой, маршрутами и расписанием поездов, давал ей советы насчет того, сколько багажа с собой брать и как провезти его через таможню.
Путешествие Анны стало для Роршаха заменой новой собственной поездки в Россию. Оставаясь в Швейцарии, он мог оживить в памяти картины, о которых сам рассказывал в письмах. «Когда я читал твое первое письмо, то фактически гулял по Москве вместе с тобой, воспринимая твои слова визуально». Воспоминания о собственном путешествии пригодились, когда он давал сестре советы, а также засыпал ее вопросами и предположениями: видела ли она уже русскую оперу, Большой театр, встречала ли Трегубова, Толстого, – про всех и про все. Роршах попросил ее прислать ему репродукции картин русских художников, а также посоветовал купить фотоаппарат, сказав, что это поможет лучше видеть окружающий мир: «Сделай это. Даже если камера обойдется в месячную зарплату, имея ее, ты получишь столько удовольствия, что поймешь – оно того стоило. Будет очень здорово, сидя дома на склоне лет, иметь архив изображений из мест твоей предыдущей жизни, – так все это живее сохранится в твоей памяти. Кроме того, когда у тебя есть камера, ты и на окружающее пространство смотришь по-другому, видишь его лучше». Он начал с того, что давал ей советы: «Я могу легко набросать для тебя несколько подсказок, но ты сможешь научиться фотографировать лишь после того, как сделаешь свой пятидесятый снимок», но вскоре уже сам спрашивал совета у нее: «Прилагаю одну из своих фотографий. Она получилась бурой, ей не хватает воздуха. Как, по-твоему, что с ней не так? Это недостаточная или чрезмерная экспозиция? Я слишком мало сил вложил в обработку или, напротив, переборщил?»
Побыв «отцом и матерью» для Анны после смерти их родителей, он теперь входил в роль ее старшего брата. «Я могу обратиться к нему с любым вопросом, – думала Анна. – Как студент-медик и молодой врач, он посвятил меня в секреты того, откуда происходит жизнь, и дал моей охочей до новых впечатлений душе много пищи для размышлений». Среди всевозможных советов и инструкций Герман прислал своей восемнадцатилетней сестре описание «мясного рынка» берлинских проституток: «Элегантные с головы до ног, одетые в бархат и шелк, с макияжем, напудренные, с подведенными бровями, с ресницами, накрашенными черным и красным, – вот так они разгуливают по улицам. Но еще печальнее видеть мужчин, которые бросают на них бесстыдные, насмешливые, похотливые взгляды, – все это на самом деле их вина».
Когда у Анны появился собственный сексуальный опыт, он продолжал ее поддерживать: «На удивление многие мужчины рассматривают женщин как сексуальные объекты. Не знаю, много ли ты думала о том последнем случае, но, надеюсь, ты все-таки его обдумала. Оставайся верной убеждению, что женщина – тоже человек, который может быть независимым и который может и должен улучшать себя и быть самодостаточным. Также пойми, что должно существовать равенство между мужчинами и женщинами. Не в политической борьбе, а в домашней сфере и в первую очередь в сексуальной жизни». Он считал, что его сестра имеет полное право знать о сексе столько же, сколько знал он сам.