Да, от нее так просто не отделаешься! Мне придется, наверное, передать ее привет этому хмырю. Но как она узнала, что я выкину бумажку? И что он делает в России, ее знакомый, если вся наука и все деньги в Америке?
…Мой сикх в черной чалме, предводитель желтого нью-йоркского корыта, нажал клаксон, чтобы поторопить и пропустить в свой ряд какого-то китайца – водителя такого же длинного желтого корыта, – а я, отвлекшись от мыслей, увидел, что мы уже не очень далеко от аэропорта Кеннеди. А значит, через полсуток я буду там, где еще полсуток назад быть не планировал. В той стране, гражданство которой мне было давно уже не нужно, но чей второй паспорт, коему до конца годности оставалось не так уж много времени, лежал в моем кармане вместе с американским – паспортом моей второй жизни. Которая вышла не сильно веселее первой…
Глава 11
Теперь мысленно я уже был впереди себя: и в очереди на регистрацию, и в очереди контроля безопасности, и в очереди на погранконтроль я думал только о том, что и как буду делать там, как стану вести себя, кого увижу на похоронах, на которые, я, кстати, успевал почти впритык. Необходимо ли мне будет предложить этим незнакомым людям деньги, как это водилось раньше в России? Они, наверное, думают, что в Америке у всех денег куры не клюют? Может, поэтому брат и позвонил?
Получается, мне прямо из аэропорта нужно будет ехать на вокзал, брать билет в Тверь. Или, раз уж я прилетаю в Шереметьево, сесть прямо в аэропорту в такси и поехать в Тверь на машине? Сколько это может стоить? Где остановиться в Твери – в гостинице или у этих людей, из которых я знаю только своего «полубрата», коего видел живьем два раза в жизни? Отец, правда, показывал его детские фотографии при встрече, но это не считается.
Наверное, лучше в гостинице, чем в незнакомом доме на узком продавленном диване с потертыми углами где-нибудь в проходной комнате.
Черт, а до Твери ходят только электрички. Три часа трястись с бабками, с дачниками, с кошелками на этих жестких скамейках? Наверное, все-таки лучше на такси.
А после похорон – оставаться на поминки или сразу уехать в Москву, в нормальную гостиницу с нормальной кроватью и нормальным бельем? Нужны мне эти русские поминки с их отвратительной, совершенно несъедобной кутьей, которую есть невозможно, но почему-то положено, с их водкой, их узколобыми брылястыми деревенскими родственниками? С дурацкими тостами и воспоминаниями, щербатыми тарелками и нездоровыми, неухоженными, провинциальными, некрасивыми лицами?..
А что мне делать в Москве? Позвонить одногруппникам по институту? Все их телефоны слизало красное пламя вместе с записной книжкой. Да даже если бы и не слизало, что я им расскажу? Их несчастные истории жизни мне слушать тоже совсем неинтересно. А истории успеха – тем более. Мне хвастаться нечем, а жаловаться – вон у меня есть штатный психотерапевт. Щедро оплачиваемый из бюджета полицейского департамента. Да и то Джейн не слишком справилась… В общем, у меня никого нет в столице бывшей родины, и не надо.
Так что же – оставаться после похорон на поминки или нет? Хоть салатиков пожрать. Оливье… Я вдруг почувствовал, что от оливье бы сейчас не отказался. Язык вспомнил вкус, знакомый с детства. «Русский салат», как его называют на моей новой американской родине, но готовить толком не умеют. Майонез, что ли, в Америке другой?
А если мне предложат сказать что-то? Вот ужас-то! Я буду что-то приличествующее случаю мямлить, стараясь выдавить из себя что-то хорошее про покойного, чего я не знаю, а они будут испытывать неловкость и старательно скрывать ее среди воцарившегося молчания. Они-то понимают, что мне нечего вспомнить. Даже вилки звенеть перестанут, когда я попытаюсь что-то выговорить.
…Хобот убрали, дверь в салон самолета закрылась, и вскоре «Боинг» дрогнул. Я повернул голову вправо – да, поехали. Сейчас огромную машину вытолкают туда, где она сможет двигаться сама, тягач отцепят, и мы, гудя турбинами, порулим к взлетной полосе.
Я один за другим провожал глазами оранжевые огоньки аэропорта и чувствовал, что внутри меня что-то поднимается от таза. От живота – выше, выше, к самому горлу.
Что же мне делать?..
Они ведь там все будут говорить что-то, на поминках – о своем «безвременно ушедшем» отце, муже, брате… Кстати, сколько ему было?.. Они будут рассказывать, вспоминать какие-то случаи. И все эти истории из его жизни, знакомые им, будут историями совсем не из моей жизни – а из только их. Они с ним жили, а не я! Не мы с мамой.