«Каталог Латура», «Застенчивый порнограф» — наиболее известные в России произведения Фробениуса. Романы как будто не норвежские, а международные. Может быть, отсюда их популярность. В России, в частности. Тем любопытнее узнать, что стоит за этой школой, за этим умением, за этой легкостью владения каноном западного бестселлера.
Николай, насколько я понимаю, даже для норвежского уха ваша фамилия звучит не по-норвежски. Не могли бы вы рассказать историю своей семьи?
Предыстория такова, что мой отец очень увлекался историей, особенно историей России и ее царской семьи. Поэтому он решил дать двоим своим сыновьям царственные имена, Николай и Александр. Это были такие огромные ожидания, представьте себе только — царские имена! И контраст между этим величием и скромной действительностью маленького рабочего пригорода был огромный. Со стороны отца было щедро дать нам имена, которые тогда были очень экзотическими. Сегодня-то имя Николай стало вполне обычным. Фробениус вообще-то датская фамилия. Мои родители были социалисты и феминисты и постановили, что каждый даст свою фамилию одному из сыновей. Таким образом мой брат носит фамилию отца — Боргер, а я — матери. Ее род тянется из Германии, и мы в дальнем родстве с Лео Фробениусом, знаменитым немецким антропологом. Хотя вообще-то это датская фамилия.
То есть вы выбрали себе фамилию матери?
Нет, это родители сами решали, кому какую фамилию.
В результате «Николай Фробениус» звучит как имя знаменитого алхимика. Это никогда не мешало вам в жизни?
Мое имя и фамилия всегда воспринимались в Норвегии как что-то чуждое, как какая-то выдумка. Например когда я отослал в издательство свой первый роман, то в полученном мною отзыве говорилось, что при внесении таких-то и таких-то изменений роман может быть издан под настоящим именем писателя. То есть консультант решил, что это сконструированное имя, псевдоним. И так думают сплошь и рядом, но это заблуждение.
Ваш отец был историком? Откуда у него интерес к русской истории, русским царям?
Я испытываю некоторую тягу к России и русскому, обусловленную моим именем, так что я кое-что читал из истории, но экспертом в этом я, конечно, не являюсь. В основном меня привлекают русские писатели, я влюблен в русскую литературу, в первую очередь Достоевского, который меня всегда необыкновенно привлекал и с которым я чувствую глубокое родство. А в основном вся моя русскость — это отцовское желание царственного величия. Мой отец был психологом, приверженцем и последователем Вильгельма Райха, он занимался вегетотерапией, много сделал для создания в Норвегии специализированного центра, который носит теперь название «Институт Ника Ваала». И он работал там вегетотерапевтом, в том числе и пока Райх жил в Норвегии. Мама социальный педагог, занимается дошкольниками и младшими школьниками. То есть у них была схожая сфера интересов, педагогика и психология. Кроме того, отец очень интересовался литературой и сам написал два романа. И я вырос в доме, где постоянно велись интеллектуальные дискуссии, где много читали, рассуждали, обсуждали, и мой интерес к чтению, конечно, оттуда, из родительского дома.
А что это были за два романа? Николай, вы помните, о чем они?
Один назывался «Прыжок», второй — «Несправедливость», и оба были психологическими романами. Отец много читал и понимал, что его произведения не являются той литературой, о которой он мечтал, что он не стал писателем того уровня, какого хотел. Хотя он мог бы, наверно, вырасти в более крупного писателя, но он, так сказать, жег свечку с двух концов. Он продолжал работать психологом и сочинял параллельно с этим, постольку-поскольку. Можно, наверно, сказать, что я вырос в семье с высокими неосуществленными литературными мечтами.
Не очень ли довлели над вами приобретенные в семье психологические знания, когда вы писали «Каталог Латура»?
Я не ощущал этого давления, наоборот, мне очень помогал его интерес к психологии, который проявлялся во всем, о чем он писал. Для меня всегда служило очень большой поддержкой то, что мы с отцом много беседовали о психологии, об устройстве человека. У него за плечами был сорокалетний опыт работы психотерапевтом, и у него была способность проникать внутрь человека, он многое знал о людях, о потайных ходах их психики и прекрасно в людях разбирался. То, что я узнал от отца, я всегда использовал в своих книгах, но начиная с «Каталога Латура» мой интерес к темным сторонам человеческой психики, если воспользоваться избитым выражением, стал очевиднее и заметнее всем. И действительно, в этом романе и в последующих мой интерес к психологии стал глубже.