Насколько автобиографичен роман «Песни мертвых детей»?
Автобиографичен ли он? Да, если под этим понимать тот мир язык, топографию деревни, это ощущение — это определенное ощущение ядерной угрозы, стоящее за всем. Но в смысле самого действия — нет, действие вымышленное. Вроде того, что могло бы произойти, соберись вместе другая группа мальчишек, но моя Команда — да, она отличалась от той Команды, что в книге.
В основе романа воспоминания о собственном взрослении?
Я собрал свои воспоминания о том времени и как бы взял и уничтожил их, чтобы написать книгу. Я использовал многое из того, что помнил, но очень сильно эти вещи исказил. Теперь эти воспоминания ко мне вернулись — вероятно, в вымышленной форме. Важно для меня было то, что в мире мальчишек царило невероятное напряжение — их страх, давление, которое они испытывали. Им на самом деле казалось, что они должны в каком-то смысле спасти мир. Что на них нападут, их раздавят… Но мне это помогло справиться с собственным восприятием мира, который казался таким ужасным в 1979-м. В то время обстановка была по-настоящему гнетущей, напряженной в политическом смысле. По-моему, мы относились ко всему этому слишком серьезно для своего возраста. Но мой отец действительно считал: «Лучше мертвый, чем красный» — так он мне говорил, что гораздо лучше быть мертвым, чем красным.
Я помню день, когда Рональд Рейган стал президентом. Народ у нас в школе бегал по коридорам с криками: «Бомбы, сейчас бомбы полетят!» Во время урока над зданием пролетал самолет, мы услышали «ж-ж-ж», потом гул прекратился, а мы: ну все! Там, в наших краях, было много американских военно-воздушных баз. Недалеко от мест, где я рос, был завод где занимались сборкой крылатых ракет. Если представить себе карту, где обозначены зоны взрыва, мы явно находились в такой зоне.
Подростковый опыт часто оказывается определяющим?
Это правда, правда… Мир — на уровне геополитическом, на самом высоком уровне происходящего — оказывает на детей глубокое влияние. Мальчишкам в книге лет одиннадцать, у них еще толком не началось половое созревание, они в этом смысле еще невинны и беспрекословно подчиняются некой дарвиновской модели мира, общества. Они верят в то, что сила — единственный факторе которым следует считаться. И это им везде и во всем демонстрируют. Поэтому родители для них — не авторитет, если не вписываются в эту схему. Ведь страны, супердержавы в нее вписываются — ясно, что борьба ведется с позиций силы.
Да, да. Я чувствовал, что сила необходима. В тот момент, о котором идет речь в книге, в одиннадцать лет, меня отправили в школу-интернат на три года. Я уехал из дому: всю неделю проводил там, возвращался на выходные. Мне стало ясно, что в мире полно насилия. Вопрос в том, кто сильнее — это важно, когда на тебя садятся верхом.
Старшее поколение как-то влияет на нравы младшего?
Мне хотелось, чтобы книга обладала неизбежным действием. Связь между философией силы, теорией Дарвина, вымиранием динозавров и так далее, к самому началу; и потом — силовые игры между державами — и то, как это восходит к отношениям в семье, между отцами, и детьми, и детьми этих детей. Верно, пожалуй, и следующее: нельзя отрицать, что существует связь между насилием в среде мальчишек и насилием в глобальном масштабе. Это — роман «островной», вроде «Повелителя мух», с которым его часто сравнивают. Однако в «Повелителе мух» говорится о том, что, если взять относительно приличных мальчиков и поселить их на диком острове, они превратятся в дикарей. Но я так не считаю. По-моему, дело не в окружении, не в его дикости — мальчишек формирует не это. Дело в том, кем они становятся в окружающем их мире. Им не нужен остров — они и так сами по себе, они и так превратятся в дикарей. Они считают, что дикарями быть хорошо. Чем больше насилия, тем лучше. И это… Мне хотелось, чтобы эта мысль прозвучала как можно яснее: все идет от отца к сыну.