Рэй Дуглас Брэдбери
Тет-а-тет
Гуляя однажды летним вечером по дощатым дорожкам приморского парка, мы, я и мой приятель Сид, увидели на одной из стоявших возле самой кромки прибоя скамеек знакомую картину.
— Смотри, — сказал я, — и слушай.
Мы стали смотреть и слушать.
На скамейке сидела старая еврейская чета, ему лет семьдесят, ей — лет шестьдесят пять. Они громко разговаривали, горячо жестикулируя и не слушая друг друга.
— Сколько раз тебе это можно говорить!
— Ты мне ничего не говорил! Ничего, слышишь?!
— Нет, говорил! Я всю жизнь тебе что-то говорю! И таки важные вещи, если бы ты хоть раз попыталась понять!
— Таки важные, послушайте его! — возмутилась она. Да назови хотя бы одну!
— Начнем со свадьбы.
— Со свадьбы?!
— С чего же еще? Весь этот бред, вся эта неразбериха!
— И кто же в ней был виноват?
— Я могу доказать как дважды два…
— Не надо мне ничего доказывать! Я отказываюсь тебя слушать!
И так далее, и так далее, и так далее.
— Жаль, диктофона нет, — сказал я.
— Зачем он тебе? — усмехнулся Сид. — Я смогу воспроизвести их диалог слово в слово в любое время дня и ночи!
Мы продолжили прогулку.
— Они сидят каждый вечер на этой самой скамейке уже много лет!
— Да, — покачал головой Сид. — Смех, да и только.
— А мне от этого почему-то грустно.
— Грустно? Брось ты! Они ужасно похожи на героев какого-нибудь дешевого водевиля театра «Орфеум»!
— Тебе действительно нисколько не грустно?
— О чем ты говоришь? Готов поспорить, они женаты уже лет пятьдесят. Эта перепалка началась еще до свадьбы и продолжилась сразу, как только закончился медовый месяц.
— Они просто не слушают друг друга.
— Да, но они делают это по очереди! Сначала она не слушает, потом он. Будь иначе, они тут же обратились бы в камень. Все точно по Фрейду.
— С чего ты взял?
— Они просто выплескивают все! Не остается никаких претензий, никаких страхов. Спорю, они укладываются спать, не переставая ругаться, и через две минуты засыпают с улыбкой на губах!
— Ты полагаешь?
— То же самое происходило с моими дядей и тетей, подобные баталии их только закалили.
— И сколько же лет они прожили?
— Тетушка Фанни и дядюшка Эйза? Восемьдесят и восемьдесят девять.
— Так долго?
— Словесная диета, сам понимаешь. Еврейский бадминтон: он подает — она отбивает, она подает — он отбивает. При этом, конечно же, никто не выигрывает, но, заметь, и не проигрывает.
— Я никогда об этом не задумывался.
— Ну так подумай. Пойдем, пора подкрепиться.
Мы повернули назад и направились к воротам парка.
— И еще одна вещь, — сказал старик.
— И еще тысяча других вещей.
— А кто это считал? — сказал он.
— А вот смотри. Куда я положила этот список?
— Список! Кому нужны твои списки?
— Мне! Тебе не нужны, а мне нужны!
— Послушай…
— Дай мне договорить!
— И так до бесконечности, — усмехнулся Сид.
Через пару дней он позвонил мне домой.
— Слушай, я раздобыл диктофон!
— Зачем?
— Ты писатель, я писатель. Пособираем зерен для наших мельниц.
— Ну…
— Я за тобой заеду.
Мы вновь отправились на прогулку по приморскому парку. Стоял на удивление тихий и погожий калифорнийский вечер, о каких мы даже не рассказываем родственникам с восточного побережья из опасения, что они поверят и тут же заявятся в гости.
— Я ничего не хочу слышать!
— Замолчи! Мне надоели твои вечные увертки!
— Да, — сказал я, прикрыв глаза. — Все то же. Та же пара и тот же разговор. Волан по-прежнему над сеткой. Проигравших нет. Ты и вправду собрался записывать их разговор на диктофон?
— А что, зря, что ли, Дик Трейси его изобретал?[1]
Когда мы медленно подошли поближе, он незаметно включил диктофон.
— Как же его звали? Ах, да — Айзек!
— С каких это пор?
— Конечно, Айзек!
— Его звали Аароном!
— Да нет же! Это старшего звали Аароном!
— Нет, младшего!
— Кто тебе это сказал?
— Кто, как не ты!
— Как только у тебя язык поворачивается.
— Что, правда глаза колет?
— Да я докажу тебе как дважды два…
— Во дают! — довольно хмыкнул Сид, проходя мимо них с включенным диктофоном в кармане.
И так раз, и другой, и третий.
Потом совершенно неожиданно скамейка два вечера пустовала.
На третий вечер я зашел в находившийся неподалеку небольшой кошерный магазинчик и, указав на скамейку, поинтересовался судьбой ее завсегдатаев. Имен их я, разумеется, не знал. Конечно, конечно, сказали мне. Роза и Эл, Эл и Роза. А фамилия у них Штайн. Эл и Роза Штайн ходили сюда много лет, ни единого вечера не пропустили, но теперь этому конец. Эла уже нет. Такие дела. Умер во вторник. Вот скамейка и опустела, но тут уж ничего не поделаешь.
1