— Поговори с ним, — сказала она Леониду как-то вечером, когда Рина с холодным компрессом на голове лежала в их с Татьяной комнатке.
— Почему я? Мишка старше, пусть он и говорит.
— Миша не умеет, ты знаешь. А Лялю он слушать не будет.
— У нее отец есть.
— Не мели ерунды! Ты себе представляешь Изю в этой роли? Так поговоришь или нет?
— Ну хорошо. Пусть приходит в субботу. Только ты к Ляльке уходи. Нечего тут создавать атмосферу всеобщего ажиотажа.
В субботу Арик явился на разговор. В дверную щелку Татьяна видела, как он прошелся по комнате своей развинченной танцующей походкой, лихо заломил кепчонку, плюхнулся на стул и положил ногу на ногу. Леонид сидел полуотвернувшись и задумчиво глядел в окно.
— Ну давай! — сказал Арик блудливым голосом и облизнул узкие губы. — Давай воспитывай!
— Давать?
— Ага, давай-давай!
— На!
Леонид выкинул руку и со всего маху впечатал кулак в Арикову скулу. Что-то хрустнуло, потом треснуло, ножка стула подломилась, Арик выругался и рухнул на пол. Татьяна зажмурилась. Открыв глаза, она увидела, как Арик, по-обезьяньи отталкиваясь руками от пола и волоча за собой остатки стула, на заднице пятится к двери. У двери он попытался встать, но нога, застрявшая в стуле, никак не хотела вылезать наружу. Арик чертыхался, падал на колени и так, на коленях, наконец, вывалился в коридор. Леонид сидел за столом полуотвернувшись и задумчиво глядел в окно.
Татьяна вышла из комнатки, подошла к Леониду сзади, обняла руками за шею и поцеловала в макушку. Он погладил ее руки и тоже поцеловал — в сгиб локтя.
— При встречах с ним я становлюсь удивительно однообразным.
— Он теперь тебе мстить будет? — сказала она с полувопросительной-полуутвердительной интонацией.
— Не будет, — зло ответил Леонид. — Он знаешь кому мстит? Кто его боится.
— Я боюсь, — прошептала Татьяна.
— Ты дурочка. Что он тебе может сделать?
— Скажет какую-нибудь гадость, а ты поверишь.
— Ну, значит, я дурак. Я дурак?
— Ага. — Она провела рукой по его волосам. — Завтра пойдем стул купим.
На следующий день Арик, сияя свежевспаханной ссадиной и лиловым синяком, сделал Рине предложение по всей форме политеса. С цветами, тортом и шампанским. Изя плакал. Капа, подперев кулачками грудь, пела «Пою тебя, бог Гименей!». Тетка Шура хваталась за сердце. Тетка Мура — за кошелек, что в этой ситуации было с ее стороны весьма предусмотрительно. «Деточка! Кровиночка!» — говорили они одинаковыми голосами и прижимали одинаковые ручки к одинаковой пухлой груди. Рина, низко наклонив голову, выпускала взгляды из-за плотных подушечек век. Никто не знал, что она думает по этому поводу и думает ли вообще.
Платье решили шить лиловое. Тетка Шура вытащила из шкафа отрез шелка чудного цвета лесных колокольчиков. С голубыми прожилками.
— Платье под цвет синяка жениха! — шепнула Татьяна Ляле.
Ляля прыснула, закрыла рот ладошкой и ткнула Татьяну кулачком в бок.
На самом деле в цвет платья был не синяк, а сама Рина — бледно-лиловая, с голубыми прожилками, она стояла перед зеркалом, а Кара ползала вокруг нее с булавками во рту. Ляля, как обычно, сидела у окна с чашечкой кофе и сигаретой. Татьяна пристроилась в углу.
— А цвэт! — говорила Кара, плюясь булавками. — Кто придумал этот цвэт! Зачем ей этот цвэт! Это не цвэт, это издевательство!
Рина бледнела еще больше, низко опускала голову, сутулилась.
— А ты в чем? — спросила у Татьяны Ляля.
— Ни в чем.
— А золотое?
Татьяна покачала головой. Ей не хотелось идти на эту свадьбу в своем заветном золотом. Казалось, она как-то оскорбит то, что случилось с ней несколько месяцев назад, если ее свадебное платье примет участие в том, что происходит сейчас между Риной и Ариком.
— Так что же тогда? Юбку с блузкой?
— Ничего. Не пойду, и все.
Сказав это, она испытала странное облегчение, будто остался позади визит к зубному врачу.
— Ну, это ты брось!
Ляля посмотрела на Кару. Кара посмотрела на Лялю. Потом метнулась к шкафу и вытащила кусок шелка. Шелк был черный, с тонкими контурами красных роз. Изнанка — красная, с тонкими черными контурами.