— Ух, девочки мои! Любимые мои! А давайте в субботу за город, в «Русскую избу»! А? Там директор — чудный мужик! Я ему говорю: «У меня сестрички — закачаешься!» А он: «Какие проблемы, Арик? Привози всех! Только привози!»
Какой директор? Какая изба? Никуда они, разумеется, не ехали. На следующий день Арик напрочь обо всем забывал и, наморщив коричневый лоб, долго не мог взять в толк, о чем, собственно, речь.
«Как бог!» Это он о себе так говорил: «Как бог!»
— Кто умеет играть в пинг-понг? Арик, ты как играешь? — кричала Ляля, когда на даче наконец-то поставили теннисный стол.
— Как бог! — отвечал Арик, опуская очи долу и сверкая шоколадной лысиной.
Старые пни корчевали под его непосредственным руководством. Он давал рабочим советы.
— Левее! Правее! Да не туда! Сюда! — Зычный голос Арика оглашал чинные дачные окрестности и перекликался с гудками дальних электричек.
— Давно с лесоповала? — хмуро поинтересовался один из работяг. — Сам-то когда-нибудь корчевал?
— А то!
— Ну и как?
— Как бог!
Иногда Татьяна ловила себя на том, что ненавидит Арика — он занимал слишком много места. Это было новое чувство — чувство, что пришла пора что-то и кого-то ненавидеть. Ненавидеть Татьяна не хотела. Ей даже чувство неприязни всегда было тягостно. Но так выходило — надо. Иначе не проживешь. Эту внутреннюю ненависть к каким-то жизненным явлениям и проявлениям Татьяна — так же внутренне, про себя — оправдывала тем, что пора же как-то определяться с собственным мнением, нельзя же всю жизнь со всеми соглашаться, на все кивать, всем поддакивать. Ненависть — это собственное мнение в крайнем проявлении. «Вот мое мнение: больше всего на свете я ненавижу людей, которые занимают слишком много места, потому что, когда человек занимает слишком много места, это всегда немножко незаслуженно. Когда человек занимает слишком много места, он всегда отодвигает в сторону другого. Получается, что его место… оно слегка присвоенное». Арик в этом смысле мог считаться чемпионом мира. Он занимал все жизненное пространство — и свое, и чужое, и еще чуть-чуть, и окрестности. Он размахивал руками, громко хохотал над собственными шутками, вытирал потную лысину и кричал на весь стол: «А вот я вам сейчас скажу!» Это означало, что Арик «а вот вам сейчас скажет», как жить дальше. И говорил. Народ безмолвствовал, когда Арик, засовывая в пасть ломоть осетрины, рассказывал, как в детстве собирал деньги на мороженое. Вставал в автобусе к кассе и говорил всем входящим: «Пятачок не кидайте. Я гривенник бросил». Так потихоньку-полегоньку набиралось копеек пятьдесят. Обустраиваться Арик умел даже в автобусе, а своей способностью обводить простаков вокруг пальца страшно гордился. Он вообще был патологически доволен собой.
Что он делал как бог, так это танцевал — будто наполнялся летучим веселящим газом. А похож был на черта: маленький, смуглый, лысый, нос крючком, длинные тонкие губы. Женщины сходили с ума.
Рина смотрела на него снизу вверх, бегала вокруг на задних лапах. Арик еще не дорассказал свой коронный анекдот, а Рина уже смеется. Арик еще не утер губы, а Рина уже тащит кофе. Арик только начал делать Катьке замечание, что «за столом девочки так себя не ведут», а Рина уже кивает. Арик поводил глазом, и Рина наклонялась к Татьяниному уху, кивала в сторону Аркашеньки, шепотом называла какую-то цифру. Татьяна ничего не понимала, терялась. Куда кивает? Что за цифра? Как реагировать? Беспомощно смотрела на Лялю. Ляля смеялась.
— Глупая! — говорила громко, так, чтобы все слышали. — Это Риночка тебе новую цепочку показывает. За двести рублей. Так ведь, Риночка?
Риночка кивала. Раздвигала плотные подушечки век, смотрела испытующе — произвело ли впечатление? Произвело. На двести рублей Татьяна месяц кормила семью. В гости к Рине и Арику Татьяна ходила как в музей: вот витрина с хрусталем, вот — с фарфором. Вот парадное платье императрицы. Все у Рины было ловко выставлено, всему находилось место, все подавалось с лучшей стороны. Когда выходили на улицу, Татьяна каждый раз говорила Леониду:
— Давай, уж наконец, купим новый диван!
— Давай! — соглашался Леонид. — И Катьке кровать!
— И телевизор!
— И шкаф!
— А тебе — шубу из котика!
— Лучше из кошечки. А тебе — костюм, двубортный, полосатый.