— Простите… — Терялась Ляля редко, но диван как-то выбил ее из колеи. — Вы сказали — диван?
— Диван, диван.
— Для того, чтобы спать?
— Ну, это уж вам виднее, можете спать, можете не спать.
Через три дня возле флоксов образовалась скамейка с полукруглой спинкой, какие стоят во всех парках культуры. Мужики выкрасили скамейку зеленой краской, съели по тарелке борща и ушли, сказав напоследок:
— Диван принимайте!
— А ремонт? — крикнула Ляля им вслед.
— А ремонт… — И хмурый мужик характерным жестом потер большой палец об указательный.
Ляля подошла к дому, погладила по облупившемуся боку.
— Теряем родовое гнездо! — сказала обреченно.
Татьяна тоже подошла, колупнула стену пальцем. Кусок стены остался в руке.
— Может, сдадим? — продолжила задумчиво. — Деньги будут.
— Сдать-то мы ее, конечно, сдадим, — отозвалась Ляля. — Только кто ее снимет?
Деньги решили искать где-нибудь поблизости. В ближайшее воскресенье Ляля отправилась к Витеньке с Аллой. Визит стоил трех предварительных звонков с уточнением времени прибытия, а также повода для визита. Про повод Ляля ничего не сказала — чтобы не спугнуть, — а время утрясали долго, примерно неделю. Сначала Витеньке с Аллой было неудобно, потом недосуг, затем некстати.
— Да я на полчаса, — сказала Ляля.
Витенька на том конце провода насторожился. Визит явно намечался не простой, а с целью. Ляля настоятельно просила специально не готовиться.
— Ну как же… — растерянно пробормотал Витенька. — Как же не готовиться…
Когда Ляля вошла, Витенька тащил из кухни поднос с чашками. Алла поставила на стол маленькую корзиночку с сушками и села на краешек дивана. Сидела неподвижно, смотрела чуть в сторону. Витенька суетился, наливал чай, пододвигал к Ляле сушки. Ляля сушки брала, ломала, стиснув пальцы, и бросала обратно в корзиночку. Просить было трудно — почти невозможно. Наконец решилась.
— Вот, ребята, — и сломала еще одну сушку. — Вот такое дело. Надо дачу ремонтировать, иначе развалится. Мы тут подумали, может, до Нового года у вас будет… На Новый год Мишка с Ленькой премии получат… Мама обещала пенсию откладывать… Я в кассе взаимопомощи возьму… А?
Витенька быстро посмотрел на Аллу. Алла слегка качнула головой, встала, взяла со стола корзинку, ушла на кухню и выбросила обломки сушек в ведро. Витенька подсел к Ляле, взял за руку, наклонился к самому лицу.
— Беда-то какая! — прожурчал он. — Я ведь на этой даче вырос. Да, вырос! Ты же помнишь, мамочка меня каждый год на каникулы к вам отправляла, говорила: «Только к Мусеньке! Только на дачу! Никому не доверию, только Мусеньке!» Мусенька — наш ангел! Просто ангел-хранитель. Ты не поверишь, Ляленька, иногда ночью не спится, я думаю — на ком держится семья? На Мусеньке! Ах, если бы не ее родственный стол, спасавший нас в минуту тяжелой невзгоды, если бы не свет гостеприимного абажура! — молол языком Витенька, и Ляле вдруг стало душно, будто из комнаты выкачали весь воздух. Витенькино лицо расплылось и отъехало куда-то в сторону. Слова вылетали изо рта, как из трубы.
«Не хватало только в обморок брякнуться!» — сердито подумала Ляля и встряхнулась.
— …Вчера в театре, — снова послышался ясный Витенькин голос. — Я тебе скажу — спектакль изумительный! Просто изумительный! Как, вы до сих пор не видели? Это преступление! Просто преступление!
— Спасибо! — Она встала из-за стола. — Спасибо за сушки! — и пошла к двери.
— Могли бы просто сказать — нет денег. А не разводить ерунду! — сердито говорила она вечером Татьяне, когда та позвонила узнать, как прошел визит. И; помолчав, спросила: — Что делать будем?
— Надо к Арику идти, — ответила Татьяна.
— Интересно, кто это сделает. Мишка? Ленька? Да они удавятся, ничего у него не попросят!
— Я не удавлюсь, — неожиданно для себя сказала Татьяна и сама удивилась своей смелости. — Вы все думаете, что он жлоб, а он не жлоб. Он нас на природу возит, в футбол играет, ему просто надо, чтобы мы восхищались его необыкновенными успехами. А мы не восхищаемся, вот он и злится. Я ему польщу, дескать, ты у нас самый богатый и самый важный. Ну, как план?
Ляля молчала.
— Эй, алло! Что за похоронное молчание?
— Молчание не похоронное, молчание раздумчивое, — неохотно ответила Ляля. — Ладно, делать нечего, иди. Только мальчикам ничего говорить не будем.
И Татьяна пошла.
«А вдруг начнет приставать? — подумала с ужасом и тут же рассмеялась дурацкой мысли. — Господи! К кому тут теперь приставать!» — И вынула из сумки пудреницу. В зеркальце был виден один глаз — ничего себе глаз, вполне кондиционный. Большой, похожий на густое чернильное пятнышко. Татьяна переместила зеркальце. Теперь в зеркальце поместилась половинка губ. Ничего себе губы — тоже вполне кондиционные. Эта привычка — пристально, как естествоиспытатель в микроскоп, смотреть на себя в зеркало — появилась у Татьяны совсем недавно, после того как Ляля, толкнув ее локтем, сказала однажды: