— Ешь, Риночка, ешь. Еще бери, не стесняйся. Тортик бери. Дома-то, наверное, тортик не часто ешь.
Рина краснела, еще больше горбилась, но кивала и тортик брала. На Татьяну Марья Семеновна почти не смотрела. Поначалу сунулась было с расспросами: где, мол, училась, а мама у нас кто, а на какой фабрике. Но Леонид сделал какое-то неуловимое движение, и Марья Семеновна осеклась, замахала руками — все-все-все! удаляюсь! и слова больше не скажу! даже не просите! И села с краю. И обернулась к Рине. И теперь задавала свои вопросы ей, а та жужжала что-то в ответ. «Жужжала» — это Татьяна потом придумала.
«Пошла жужжать!» — усмехалась она, когда Рина начинала играть в Золушку, угнетенную невинность.
Рина действительно говорила тихо и как бы нехотя, с трудом проталкивая слова сквозь плотно сжатые узкие губы. Скажет слово — и молчит. Платьишко на ней было унылое, школьное, с заплатками на локтях, а девочка уже вполне взрослая — не школьница, студентка, наверное. Это Татьяна сразу заметила. Еще заметила породу — пудельково-кудельковая. И резкой синевы глаза — глаза, которые Рина будто нарочно прятала за плотными припухлыми подушечками век. Такие веки Татьяна видела впервые. Разговора ее с Марьей Семеновной Татьяна не слышала. Так, шелест какой-то. Доносились отдельные слова: «…мама… отец… а как же ты, Риночка… совсем не дают… уйду… общежитие». Татьяна поняла, что Рина жалуется.
— Риночка у нас будущий педагог! — сообщила Марья Семеновна, подкладывая варенье в Риночкину вазочку. — Будет преподавать русский и литературу.
— Ну, хватит! — Ляля хлопнула ладошкой с коротенькими толстыми пальчиками по столу и поднялась. — Убирайте со стола, играем в карты!
— В карты? — поразилась Татьяна. У них в доме после семейного чаепития никогда не играли в карты.
— В карты, в карты! А то сейчас уснете. В кинга. Миша, тащи колоду! — и быстро смела все со стола.
Играли парами: Леонид с Татьяной, Ляля с Мишей. Рина сидела за спиной Леонида, заглядывала через плечо, шептала что-то ему на ухо, иногда протягивала руку, бралась за какую-нибудь карту и кидала ее на стол. «И чего лезет!» — подумала Татьяна, но через минуту забыла и о Рине, и о шепоте, и о руке, протянутой через плечо Леонида. Ляля объяснила правила. Татьяна выслушала, кивнула и вдруг почувствовала в груди знакомое жжение. Уголек. Только не болезненный, не острый, а горячий и приятный. Она взмахнула рукой, хлопнула картой об стол, и игра пошла.
Если бы в тот вечер Татьяна увидела себя со стороны, то сильно бы удивилась. Азарт никогда не значился в числе ее достоинств. Но тут — и глаза разблестелись, и щеки разгорелись, и волосы растрепались, и…
— Ты чем кроешь! Ты думай, чем кроешь! — кричала Татьяна на Леонида, и искры летели из ее чернильных глаз. — Взятку пропустил, дурак такой! Они же нас обставят, как котят!
Леонид широко раскрывал глаза. Ляля смеялась. Миша поглядывал на Лялю, понимал, что можно, и тоже посмеивался. Марья Семеновна качала головой. Рина сидела с каменным лицом. Татьяна бросала карты и кричала:
— Все! Так я больше не играю! К чертовой матери! — и вскакивала из-за стола.
— А ты ничего! — сказала ей Ляля на прощание. — Я думала, манная каша, а ты ничего, — и влепила в щеку еще один поцелуй.
— Вот ты ее целуешь, — сказал Леонид. — А я ее, между прочим, тепленькой взял.
— В каком смысле?
— В том смысле, что месяц назад она чуть было замуж не выскочила.
— Это правда? — строго спросила Ляля, поворачиваясь к Татьяне.
— Правда, — прошелестела Татьяна, становясь прежней и чувствуя себя перед Лялей как нерадивая ученица перед строгой учительницей.
— За кого? — еще строже спросила Ляля.
— За курсанта одного. На вечере познакомились… в военном училище, — еще тише прошелестела Татьяна.
— И до чего дело дошло? — Ляля грозно сдвинула украинские брови.
— Ни до чего. С родственниками повел знакомить, — еле слышно прошептала Татьяна.
— Ага! Значит, с одними родственниками ты уже знакомилась.
— Нет, я не знакомилась! Вы не думайте! Я сбежала! — закричала Татьяна, отчаянно пытаясь оправдаться.
Лялины брови поползли вверх.
— Как так?
— Ну, пока он ключи искал, я и… на улицу. А там… там мама, папа, дедушка… два… бабушка.
— Сколько? Бабушек сколько?
— Одна. Все уже за столом сидели. Меня ждали.