В Петербурге явка была в столовой Технологического института. Был еще адрес Арчила Бебуришвили — из Кавказского комитета. Арчила дома не оказалось. Оставил у него чемодан и бурдюк и пошел искать Технологический.
«Люди, львы, орлы и куропатки…» Бред какой-то! А Чехов видел, в этом смысл — раз написал!.. Он взял книгу, заходил по комнате, снова стал громко читать. Потом подошел к окну, долго смотрел на пронизанные светом счастливые облака. И облаков не будет, все сольется — одна душа, а что такое душа? Один серый мягкий мозг; все поглотит, покроет землю и будет думать… О чем? Надо действовать, а не думать. После смерти тоже, может быть, продолжают думать, но действовать не могут. Это и есть смерть. Жизнь — действие. Эта всемирная душа — о чем она будет думать, если жизнь исчезнет? Все жизни сольются? И это все, чего ты ждешь? Или смеешься?.. Веришь в мировую душу и не веришь в то, что мир будет справедлив? Если мир нельзя сделать справедливым, для чего тогда жизнь? Самому стать несправедливым? Или бороться, зная, что не победишь? Какой тогда смысл жить, Соня? Луначарский прав, я не знаю, что такое правда искусства, но правда жизни одна: надо действовать.
— Лев Толстой говорил: надо думать!
— Толстой не делал революцию…
— Толстой отказался от собственности. Без всякой революции. Потому что думал.
— Чтобы всем так думать, как Толстой, надо сначала сделать революцию.
— Слава богу, революция сделана, и у тебя есть время думать!
— О чем думать, Соня? О монологе Чайки? Или о том, что такое революционер после того, как революция победила?
— Думай об опричниках! Владимир Александрович задал, кажется, написать об опричниках по Лермонтову?
— Ты права, мое дело теперь — писать об опричниках! По поэме Лермонтова о купце Калашникове и опричнике… Купца вот помню, а опричник — сволочь, и имени не могу запомнить!
— Кирибеевич. Он не виноват, что полюбил чужую жену.
— Опричник что такое, Соня? Опричник из выгоды все делает, ему на совесть наплевать, революционер действует не из выгоды, революционер пойдет на смерть. А теперь? Революция победила, на смерть идти не надо, — революционер теперь кто? Такой же, как все? Ему дают деньги — он работает. Семью кормит. Будет хорошо работать — будет хорошо жить.
— Кто-то сказал: смиренно жить ради идеи труднее, чем жертвовать ради нее жизнью.
— Тот, кто это сказал, не жертвовал жизнью.
— Может быть. Но тот, кто жертвует жизнью, требует потом за это хорошую плату. И занимает лучшие места…
— Я не хочу платы, Соня, я не хочу дома, не хочу денег, я хочу только знать, что негра в Африке никто не обижает. Ты это можешь понять?
— Не могу. Негр ничем не лучше тех, кто его обижает. Негр тоже может обидеть.
— Я буду против всех, кто обижает, Соня, даже если это будешь ты.
— А ты?..
— Что я?
— Ты не можешь обидеть?
— В Льеже мы были у одного рабочего. Говорили о восстании. Рабочий заснул. Я его обозвал старой калошей. Еще хуже — сказал, что я бы на его месте вообще не стал жить. А он в ночной смене работал, на оружейном заводе, Литвинов потом сказал…
— Значит, можешь обидеть?
— Могу. Характер плохой.
— А с тобой кто будет бороться? Или ты не разрешаешь обижать только другим?
— Что ты хочешь сказать, Соня?
— Кто хочет справедливости, борется прежде всего с собой.
— Значит, так: на улице бьют старуху, а ты сидишь дома, смотришь в окно и борешься с собой?
Как-то Соня сказала:
— У тебя был предшественник, Семен, он боролся с ветряными мельницами.
Он не знал тогда еще о Дон Кихоте и спросил, о ком она говорит. Она серьезно ответила:
— О хорошем человеке. Он готов был за каждого пойти на смерть.
— И боролся с мельницами?
— Какое имеет значение — с кем?
— Он умер?
— У него была только душа, а душа, говорят, бессмертна.
— А! — сказал он. — Ты это о Христе? Ты веришь в бога?
Так, неожиданно, он спросил ее о том, о чем давно хотел и не решался спросить. И она ответила не задумываясь, что да, верит, в непостижимый разум, который устроил мир таким, каков он есть.
— Что же делать, Соня, сидеть сложа руки?
Она рассмеялась, чему-то обрадовалась, обняла его, быстро, весело говорила:
— Ты типичный неистребимый Дон Кихот! Ты больше Дон Кихот, чем сам Дон Кихот! И знаешь что? Ты никогда не умрешь, как Дон Кихот. А еще что, знаешь? Я тебя люблю. Я тебя люблю очень нежно!.. Так можно любить только ребенка. Видишь, как я удобно устроилась, — у меня в одном лице и муж и ребенок. И никого мне больше не надо. И бог с ним, с миром, у нас хватит своих дел!