+
Господи, как теперь страшно за него, как страшно.
+
Когда Господь хочет что-нибудь сказать тебе, Он говорит громко. И я думаю, думаю, думаю бесконечно, что Он сказал мне, мой котенок, что Он сказал мне этой встречей, этим явлением удивительного, прекрасного человека мне, и нет у меня никакого ответа, кроме одного: «Катерина, маленькая жалкая дура, жалкая маленькая дура, милость Моя безбрежна, и величие Мое во всем». Вдруг мир мой, наш с тобой запертый со всех сторон мирок, показался мне со спичечную головку, мой дорогой, и таким огромным стало мое сердце, и я не могу, не могу, я вторую ночь плачу от чего? От благодарности отцу Сергию, – да, конечно, от благодарности за бесстрашие его и за то, что он помнит меня, что ему есть дело до Катерины, чтó он, не зная того, сделал своим приходом для меня. Ведь я не одна теперь, мы не одни теперь, мой дорогой. Никогда мы не были одни, всегда был с нами Господь, а теперь – теперь я знаю, что люди, люди и человек, от тоски по которым сердце мое разрывается, – и они с нами. Ты не представляешь себе, сколько раз мне мечталось, как я вхожу в эту крошечную, набитую людьми квартирку и привожу тебя, ввожу тебя за руку, и начинается совсем другая твоя жизнь, жизнь среди верующих, все понимающих людей, своих людей… Знал бы ты, как я горюю, что ты лишен этого! Но он пришел к нам, отец Сергий, и я как будто… Как будто он увидал, узнал и тебя, и теперь он есть <подчеркнуто> у тебя, как он снова есть у меня. Ты не один, ты не один, ты не один – и я не одна. Но это не все. Благодарность к Господу, простая, человеческая, переполняет меня, и я плачу, потому что кроме как плакать – не знаю, как с ней справиться. За что? Что я сделала, чтобы этот дар заслужить? Я думаю поэтому, что он не мне был, этот дар, а тебе. Что он, отец Сергий, приходил на тебя посмотреть, с тобой побыть. И что я поскакала от него, как больная коза, – это не страшно, так надо было. А все равно, значит, ты был там, на улице, со мной, и он тебя видел и теперь тебя знает. И ты теперь один из нас всех – и не один, никогда не один. Господи, Господи, спасибо, спасибо, спасибо тебе.
+
Свет сегодня был утром невероятный, и я мыла окна, как могла. Кажется, Виктор вовек окон не мыл, ужас какой-то, я извела все тряпки, и газет, заранее собранных, волей-неволей начитались мы с тобой. Вот что я тебе скажу, очень простое: как отделить чушь от важного. Ты бери любую фразу и пытайся произнести ее у себя в голове нормальным человеческим голосом, как если бы ты мне что-то рассказывал. Ты можешь мне сказать искренне, нормальным человеческим голосом: «Соревнуясь под девизом „Резервы производства – в фонд пятилетки“, коллективы взялись обеспечить сверхплановый прирост прибыли за счет снижения себестоимости продукции»? Не можешь? Значит, чушь. Ладно, вот давай я тебе про окна лучше. Смотри, бабушка твоя всегда умела мыть окна очень-очень быстро. Потому что перед тем, как газетами их тереть, она брала бутылку из-под «Белизны», смешивала в ней пополам «Белизну» с водичкой, делала в крышке дырочки маленькие и все стекло обрызгивала этой смесью с двух сторон и давала пять минут постоять. А потом за две секунды мокрой тряпочкой смывала – стекло блестит! И оставалось газетами пройтись для порядка. Так что, если бы не свинство Виктора, у меня все мытье окон заняло бы пятнадцать минут, и ты тоже запоминай: быстро и совсем чисто! Хорошо у нас теперь, маленький, света много, очень много, словно и не здесь мы.