Харшбергер провел пальцем по горлу и подмигнул мне. Затем вызвал секретаршу и, передав ей записку, приказал:
— Возьмите в картотеке военных преступников сведения на этого господина.
— Укажите категорию и разряд, — сказала секретарша, — чтобы быстрее найти.
Харшбергер написал что-то на записке. Взглянув на нее, секретарша приоткрыла рот и уставилась на меня с жадным любопытством. Она вышла из кабинета, не сводя с меня глаз.
Через некоторое время Харшбергер спросил сугубо официальным тоном:
— А почему вы оказали сопротивление нашей военной полиции?
— Потому что меня арестовали по ошибке. Я хотел поймать красного…
— Вы ударили одного человека…
— Этот студент красный; он бежал…
Харшбергер стукнул костяшками пальцев по столу:
— Вы ударили сотрудника нашей контрразведки в нос и еще в одно место. И кажется, изувечили. Он преследовал известного красного лидера. У нас имеются все основания обвинить вас в том, что вы по заданию Японской коммунистической партии пытались убить сотрудника Си Ай Си. Готов держать пари, что военный суд расправится с вами как следует.
— Если меня потащат на суд, я могу рассказать о том, как некоторые пленные американские офицеры выдавали важнейшие стратегические тайны, чтобы спасти свою жизнь.
— А у вас есть доказательства? — с улыбкой спросил Харшбергер. Показания американского офицера не записывались ввиду чрезвычайной секретности, и только ваш военный министр, генерал Анами, во время допроса, который он производил самолично, сделал кое-какие пометки в своем блокноте. После капитуляции нам были переданы все бумаги из сейфов военного министра, в том числе и блокнот министра, но, так как все записи в этом блокноте, сделанные иероглифической скорописью, не поддавались прочтению, этот блокнот, на основании моего заключения, был сожжен вместе с другими бумагами, не представлявшими интереса. Так что вы ничем не сможете подкрепить свои слова. Суд не поверит голословным заявлениям военного преступника.
— По пометкам, сделанным министром, мной была составлена всеподданнейшая докладная записка. В ней точно указана фамилия пленного американца, давшего сведения о предстоявших операциях «Олимпик», «Коронет» и «Серебряное блюдо». Я назову на суде фамилии нескольких старших офицеров из секретариата Высшего совета по ведению войны, которые читали эту записку, ответил я.
— Назовите этих офицеров.
Я сделал вид, что пытаюсь вспомнить, но затем отрицательно покачал головой.
— Не хочешь сказать?
Он схватил большую настольную зажигалку и швырнул в меня. Зажигалка попала мне прямо в ухо.
Я понял: мое сообщение о том, что имеются живые свидетели, было неожиданным для него. Он считал себя в полной безопасности, но вдруг оказалось, что я держу его тайну в своих руках. Мы были в одинаковом положении: «держали друг друга за хвост».
Харшбергер с шумом отодвинул кресло и, подойдя ко мне, гаркнул:
— Встать, грязная тварь! Не забывайся! Я тебя выучу европейским манерам!
Я встал. Он взял два карандаша со стола:
— Назови фамилии этих офицеров. Скажешь?
— Я не помню сейчас. Клянусь…
— Давай руку.
Он приказал мне растопырить пальцы и вставил между ними карандаши.
— Сейчас начну сжимать и буду жать до тех пор, пока не выжму все! Но я не советую упрямиться. Зачем зря мучить себя? Вы не хотите назвать фамилии, чтобы сохранить козырь на всякий случай. Так?
Он посмотрел мне в глаза:
— Вы держите этот козырь, потому что боитесь меня?
— Да. Я боюсь вас, и вы боитесь меня. У нас одинаковое положение.
— Нет, у меня преимущество. На этот раз вы сидите у меня в качестве пленного. Но… можно говорить по-деловому. Как вы считаете?
Я кивнул головой.
В дверь постучали. Харшбергер бросил карандаши на стол и вернулся на свое место.
— Войдите! — крикнул он.
Вошла секретарша и положила на стол листок с прикрепленной к нему карточкой. Затем подняла с пола зажигалку и, передав своему начальнику, вышла. Пробежав карточку, он удивленно посмотрел на меня и приказал повернуть голову. Я повернул. Он протяжно свистнул.