1932 г.
По нагориям,
По восхолмиям,
Вместе с пильнями,
С колокольнями…
и т. д.
Потом:
Суть — двужильная,
— — — —
Вместе с пильнями,
С наковальнями…
Бьюсь, бьюсь, бьюсь. Знаю только одно, что слово должно быть длинное, во всю строку <приписка между строк: как самохвальная> — слышу его — и знаю, что его нет. Развалины, оскалены, охальные, двуспальная, сусальная, — поминальная — нелепость, но длина та… Словом, целый день — до вечера — и ничего не найдя — сплю.
Утром, первое с чем просыпаюсь:
ЧУЖЕДАЛЬНАЯ
— Самó.
Это чужедальная всегда ощущаю как чудо.
Аля:
— Вас надо сжечь, чтобы Вас согреть, да и то Вы из гордости будете говорить, что Вам холодно.
Аля, после музыки Скрябина (слушала у Т<атьяны> Ф<едоровны>, играл Чабров) — внезапно:
— Скрежещущий ультрамарин. Стуканье старых зубов о новые, — кастаньеты из собственных костей. Оголенные мускулы демонских крыльев. Недобрый сон с добрым намерением. Знаете от чего умер Скрябин? Он умер от заражения крови, — это даже показательно: отравление музыкой. Весь треск огней всех адов. Вся непобедимость побежденного ада.
16-го р<усского> января 1922 г.
Слезы, пролитые у дверей богатых.
Drache и Rache — и всё Nibelungenlied. [85]
Над стихом «Слезы на лисе моей облезлой» Алина надпись: ДИВНО НРАВИТСЯ.
Из письма к N.
Рука дающего не помнит, помнит только рука берущего.
Как бы с превращением разделяющих наши тела вёрст — в вершки, вершки, разделяющие наши души, не превратились бы в вёрсты!
(Пиша Дочь Иаира:)
Бледность можно толковать как отсутствие краски, можно — как присутствие белизны, серизны.
Итак: отсутствие, доведенное до крайности, есть присутствие.
Итак: смертная бледность, очевидно, румянец иной жизни.
(Стих, не вошедший в Ремесло:)
Чтó это — крылом и звоном
Легкий сон тревожит мой?
Это там, за тихим Доном —
Белый лебедь боевой.
Что это — свинцом и стоном
Зубы сдвинуло мои?
Это там, за тихим Доном
Лебединые бои!
Крик: — Марина!
Как ударюсь лбом о плиты,
Разом крылья разведу.
Вострокрылой соколихой —
В лебединую страду!
Выноси, народ-мой-вихри!
Вскачь над Москвой!
лювой |
Вострокрылой | воронихой
Смерть — над Областью Донской!
Крик: — Марина!
Кто это — навстречу зорям,
Белый — с именем моим?
Это там, за синим морем —
Белый лебедь невредим!
Исполать Святой Егорий —
Лебединые Бои!
Это там за синим морем —
Невредимые мои!
5-го русск<ого> февраля 1922 г.
— Ваши стихи, Марина, прямо Петербург по крепости!
(Аля — 9-го р<усского> февраля 1922 г.)
Сон (Встреча)
Мы с Алей читаем книгу про декабристок Гагариных: описание фамильных черт Гагариных: горбатый нос, черные глаза, смуглота. Изба — снег — мертвый торговец. И вот мы уже сами те мать и дочь, всё это с нами. Ложимся, леденея: она от меня, я — от нее (торговец!).
Южный кавказский город: свет, — сквозь jalousies [86]— утро. Голоса. Мы с Алей бесконечно-долго возимся. Наконец С. впрыгивает в окно: целуемся. Оба настороже, неловкость и самоуверенность. У меня чувство: неверно, надо было дать мне войти, сидя не встречают. Аля грязная от слёз (капризы) и двусмысленная фраза С. — «Она то, что я вижу, превосходит». Дама лет 5-ти, в балахоне, с к<отор>ой С. на ты и по именам: — Саша — Сережа. Мысль: — «Старая дура передо мной хвастается» и отражение себя в зеркале: — «Ну и я недурна! Есть что любить».
Обход сада. Огромное количество собак: безумно-лающий Одноглаз (Коктебель, голодная смерть), издыхающий Лапко, розовый от парши Шоколад, идем то с С., то с Пра [87], то с Максом [88]. Пра говорит, что можно снять крышу и лазить прямо сверху. (Крышей кормит скот.) Я советую уехать. Откуда-то изнизу (мы на камне) грозные морды голодающих быков и коров, одна корова — рогастая — страшна. Макс в белом балахоне вежливо и стойко ее заклинает.
Кабинка (на суше). Лакированные белые стены. Морские флажки. (Тот Новый Год из стихов!) Много народу. Старуха, которая ложечкой (смиренно) вылавливает довесок бублика из чьего-то кофе, и, робко: — «Вот, я 41/2 брала, мне довесок сухой-то и положили». С нее за этот сухой довесок — вычитают. Я, мысленно: — «О, черти! Только гроза прошла, вся кровь — и опять за прежнее!»
Входит другая прислуга. — «Барин, какие очереди-то на площади за зельтерской!» Я, смутно: — «Умрем от жажды», вслух: — «Разве воды нет?» — «Это с мешками от зельтерской стоят. Да кто их знает — нынче есть, завтра нет».
Мы с С. одни. Я, вынимая нашейную цепочку: — «С., поглядите!» Он, разглядывая: — «У меня такой же, вот…» Выцветшая ленточка, число: «17-го января, 75 мин., секунд…» Медаль <рисунок овала> фарфоровая: синее морское сражение, тонущий парус. Прислуга: — «Ох, барин, лучше спрячьте! Не дай Бог — придут! Нет, лучше разбейте, а я осколки вынесу…» Я, смутно: — Предаст! Из-за этого погибают. — Уходит. Я, С.: — С. Уедем-те! (В Москву? Пайки? Ему? Нет!) — «С.! В настоящую заграницу! Ну, Вы будете играть!»
С., таинственно: — Разве я могу играть?
Гляжу: лицо одутлое, бледное, блудяще-актерское. В профиль — он, прямо — не узнаю.
Сон обрывается.
11-го февраля 1922 г., ночь.
Сон как бы из глубины опыта с белыми: Крыма до: последнего Крыма.
Начало: Гагарины — явный след рассказов Т. Ф. С<крябиной> о Киеве. Морская кабинка с флажками — из пражского письма С. Конец (пайки — ему?! нет!) явно мой, как и мое — видение актерства (лицо бледное, одутлое, блудливое) в к<отор>ом его С. не вижу — и не узнаю.
(Пометка 1932 г.)
Матерщина ты моя,
Безотцовщина!
(Россия 1918 г. — 1922 г.)
Список: (драгоценностей за границу)