С черной лестницы, в черном теле.
(Любовь)
Так, разложена и не воссоздана:
Перья — щебеты — и кости порознь,
Так доверчиво прождав, что сложится,
Изумленная своим ничтожеством,
Некой спорностию безголосою
Под законностями: под колесами.
Так, растравленная до бесстрастия,
Без архангела, без веры в мастера,
Всеми клочьями поняв: не свяжется,
Так, без легкости, но и без тяжести —
Обесславленное и разъятое
Дня из дней твоих творенье: пятого.
30-го нов<ого> мая 1922 г.
(Явно — после ряда бесед с Э<ренбур>гом.)
А обо мне зайдет, скажи: просторы,
Еще: прощай, еще: рукой не трогать!
Да, ибо создана в тот день, в который
Кровь создана — и мех, крыло — и коготь.
Как буйствовала по
Первая кровь — и как в крыле вздымалась!
И как потом — увы! — месивом стылым
В тот глиняный сосуд — самая малость.
Не одолеть бескровному завету
Моей крови — пернатой и косматой!
Ни даже года в ней, ни даже века:
Ты в метрике моей прочтешь: день пятый.
31-го нов<ого> мая 1922 г.
Где милосердная рука,
Приемлющая без отдачи?
А если у меня к тебе
Страсть к голоду и страсть к алчбе —
Минующая хлеб и воду?
Единственен и неделим
Вздох — и не место здесь двоим
Ибо
Бог — и на голод ненасытен.
Божественно и безоглядно
Растет прибой.
Не губы, жмущиеся жадно
К руке чужой —
Нет, раковины в час прилива
Тишайший труд.
Божественно и терпеливо:
Так море — пьют.
Рýку чужого человека
Нести к губам.
Отчаяннейшее из мужеств —
Чужая плоть.
Не спрашиваю — и не спрашивайте!
Ведь праведными — не накрашенными —
Устами ведь, а не стихами ведь:
Не памятниками: беспамятствами.
Час, когда Бог подаст
Я никогда не понимаю, что я в жизни человека.
(Очевидно — ничто. 1932 г.)
Всё те ж: утешь!
Всё те ж: убей!
Твоя неласковая ласточка
Милый друг, теперь работаю только так: око за око, т. е. письмо за письмо. Пришел час: или нашей беседы или моего замолчания. (Замечаете, что змея начинает поднимать голову? — недораздавленную.)
У Вас нет ко мне ни доверия, ни человеческого отношения, Вы втайне считаете меня вредной и льститесь на меня вопреки чему-то в себе. Завороженность, а не приверженность. — Жаль.
— Марина! Наша комната сейчас похожа на чердак горничных. И горничная удивляется, что господин не говорит ей, что ее любит.
Тих междуребёрный расстрел,
Глух междуребёрный застенок.
…
…От нищенств и напраслин.
Да, ибо в час, когда придут цари —
Дитя покинет ясли.
Сиротствующее — найдет отца
И даже век не взбросит
Когда придут и розы и сердца
И лавры на серебряном подносе
Удостоверишься — повремени!
Что выброшенной на солому
Не надо было ей ни славы, ни
Сокровищницы Соломона.
И вместо всех — в мáревах дней и судьб —
Мне строящихся храмов —
Я бы хотела тáк: камень на грудь —
И пóд голову — камень.
До убедительности, до
Убийственности — просто:
Две птицы вили мне гнездо:
Истина и Сиротство.
Ты, последний мой колышек
В грудь забитую наглухо.
Danzig Promenade, 6
Verlag «Век Культуры»
Ив<ан> Яков<левич> Герман
Lützow 85-49
Magdeburger Str<aße> 25
Pension Höltzl-Sheridan
Nestorstr<aße> 6 bei Pinkus
Herr Sotschiwko
— Конец радужной тетради —
Берлин, июль 1922 г.
девять писем
с десятым, невернувшимся, и одиннадцатым — полученным [97].
17-го июня 1922 г.
— Письмо первое —
Две тщетности — на сон грядущий. (Это наш с Вами час, днем мы — ремесленники.)
Мой родной! Книга, которая сейчас — Вашей рукой — врезалась в мою жизнь — НЕ случайна. Услышав — обмерла [98].
Вы сами не знаете — Вы ничего не знаете! — до чего всё ПРАВИЛЬНО.
Но Вы ничего не знаете, Вы только очень чутки (не СОЧУВСТВЕННО, — как зверь: всем востромордием!) — в какие-то минуты Вы безошибочны.
Я не преувеличиваю Вас, всё это в пределах темнот (которые беспредельны!) — и мехов (шепотóв, бормотóв и т. д.). — Пока. —
Я знаю Вас, Вашу породу, Вы больше вглубь (и не отвес, а винт), чем ввысь. А вглубь — это ночь. Уносит — рассвет, уводит — закат, ночь втягивает и погружает. Тонет сама. Поэтому мне с Вами хорошо без света: в голосах (как в мехах!), я бы сказала: в голосовых настороженностях. Это не переутончéние: я просто точна.
Поэтому во все ТАКИЕ часы Вашей жизни (срок полгода!) Вы будете — со мной.
Есть люди страстей — чувств — Вы человек дуновений. Мир Вы воспринимаете накожно: это не меньше чем: душевно. Через кожу (ощупь, пять чувств) Вы воспринимаете и чужие души, и это, может быть, верней. Ибо в своей области Вы — виртуоз (попутная мысль: забалýю?) Вам не надо всей руки в руке, достаточно и рукава.
Поэтому Вы так дома в некоторых моих стихах (НЕ в Красном Коне!). — Чуткость на умыслы. —
Я не преувеличиваю Вас в своей жизни — Вы легки даже на моих пристрастных (милосердных! неправедных!) весах. Я даже не знаю, есть ли Вы в моей жизни? В просторах души моей (слово Кн. Волконской о В. Соловьеве) — нет. Но в том: ВОЗЛЕ ДУШИ, в каком-то МЕЖДУ, во всем предсонном, во всем где «я — не я и лошадь не моя» — там Вы не только есть, только Вы и есть. (Сейчас!)
Вы слегка напоминаете мне одного моего друга — пять лет назад — благодаря которому я написала много лишних стихов, враждебных всем как не мои и близких только — всей его породе.
Но я не хочу сейчас говорить о нем, я его давно и совсем забыла, я хочу сейчас радоваться Вам и тем темным словам (силам) которые Вы из меня выколдовываете.