(1932 г.)
А — он??? (Всякий он, <пропуск одного слова> кто не я — для меня вопросительный знак. Отвечали мне, т. е. понимала я — только: Dinge [235]. И поэтов. И женщин. (То есть опять — себя.))
конец флорентийских ночей
Ночь с 1925 г. на 1926 г. Я только что приехала в Париж. Бал Писателей. (NB! Кадриль Литературы. [236]) Залы, отдельные комнаты, в одной из них, с притушенным (придушенным) светом — № новогодней программы — гадают. Со мной еще двое-трое. Входит, влетает группа костюмированных, один отделяется, подходит, кланяется. В белом бурнусе и чалме. — «Узнаете?» — Нет. — Ну, вглядитесь, неужели костюм так изменяет? — Вглядываюсь. — Неужели Вы серьезно не узнаете?
Молодое миловидное лицо, темный.
Робко: — Теперь мне действительно как будто кажется, что я Вас где-то когда-то… Как будто — голос…
Вглядевшись еще: — «Нет, я Вас определенно вижу в первый раз».
Вокруг — не то одобрительный, не то удивленный — смех, возгласы, и на фоне общего шума:
— Такой-то.
— Вы?! Господи! Ради Бога, простите, но я так близорука, и так плохо помню лица, и мы с вами так давно не виделись, и Вы тогда были с усами…
— Я — с усами? Но я никогда в жизни не носил усов!!
— Быть не может. Я отлично помню: с черными усиками, щеточкой.
— Но уверяю Вас, что я никогда в жизни…
Тут вступаются окружающие: — М. И., Вы перепутали, Вы его с кем-то другим спутали, он действительно никогда не
— Странно. Я отлично помню. Вот такие маленькие, щеточкой.
Г<елико>н, с отчаянием: — Большие или маленькие, щеточкой или как у Вильгельма — я никогда не носил усов!
— Ну, я Вам верю. Только странно: отлично помню: маленькие черные усики. Или — стойте, стойте! — или это было пэнснэ? Вообще что-то было — чего нет — да, наверное пэнснэ, а те усики щеточкой — это были брови… Должно быть так… Но — как странно.
— Действительно — странно.
Оскорбленный — отходит.
Руку на сердце положа: узнала или не узнала? Действительно ли, до такой окончательной степени, не узнала? Думаю: в первую секунду — да (т. е. не), во вторую — забрезжило, в третью — знала (узнала! по голосу, конечно), но воспользовавшись неподдельностью ибо действительностью своего первого возгласа, уже взятым разгоном (голосовым и внутренним) неузнавания — продолжала не узнавать всё дальше и до конца.
Никогда не окликнул. Изредка — раз в три года — слышу о нем — всё то же: из<дательст>во прогорело, занят какими-то делами.
Ну, а — усы? В усы — честно — верила, мало: их — видела, как только себя назвал — увидела, и увидела, что — отсутствуют. И щеточками бровей — вовсе не отшутилась. Что-то над чем-то, а усы ли над губами или брови над стеклами — это уже частность, это — ему знать, а не мне. Хватит с него <вверху: с меня> и — щеточки!
X, Y, Z — дело не в именах — если бы все прошедшие через эту тетрадь, т. е. мою жизнь — неважно с какого по какой год — ибо так было, есть и будет, и тетрадь по существу — одна, если бы любой из них или: хотя бы один из этих всех меня вдруг, неожиданно, как во сне бывает, окликнул, назвал за руку через стол:
— Марина!
Если бы кто-нибудь из этих всех отважился назвать меня по имени — как во сне и тогда — взглянуть — как во сне и тогда — взять за руку — как во сне и тогда, я бы каждого — сразу (даже никогда не виданного и не любимого!) не только узнала, — всё бы забыла — кроме него. (О, как рванулась бы через стол — и все годы!)
<Вдоль правого поля:> Уже слышу свое «дружочек!».
Мое наглухо-забвение и начисто неузнавание ведь только в ответ (я ведь никогда не знаю, было ли) — в отместку себе, а не им, и если оно цельнее и полнее ихнего, то только потому что я сама (<пропуск одного слова> моя любовь тогда) полнее и сильнее их — любви и самих.
Чтобы мне, ничего не знавшей кроме, так не узнать — нужно было именно (когда-то, хотя бы вчера) ничего не знать кроме. Знакомых я помню (приблизительно). Друзей — точно и прочно.
Но — С. М. без меня обошелся, Э<ренбур>г без меня обошелся, Г<елико>н без меня обошелся, тот А. Б. без меня обошелся, как обошелся тот кого в этой тетради пока что только провожала — только что проводила! под луной, как обойдется тот, кого еще и тени нет в тетради (скоро ляжет через лист) как обошелся же Б. П., разойдясь с женой и женившись не на мне: на НЕ-МНЕ: полюбив — другую.
Как один не обошелся: Р<ильке> — скажете, п. ч. умер? — как не обошелся бы Р<ильке>, без всех, но не без всего обходившийся. Я же, чисто, просто, без <пропуск двух-трех слов>. (All.) Оттого и allein. Das All ist allein. [237] (П. ч. всё в нем, а не вне.) <Пропуск одного слова> не через <пропуск одного слова>, а через включение.
ЗАПОЗДАЛЫЕ ЗАПИСИ ВЕСНЫ 1923 Г.
(пастернаковской)
АПРЕЛЬ
Когда я уезжаю из города, мне кажется, что он кончается, перестает быть. Так о Фрейбурге, напр., где я была девочкой. Кто-то рассказывает: «В 1912 г. когда я, проездом через Фрейбург…» Первая мысль: — Неужели?.. (Т. е. неужели он, Фрейбург, есть, продолжает быть?) Это не самомнение, я знаю, что я в жизни городов и людей — ничто. Это не: без меня? а: сам по себе?! т. е. он действительно есть (будет, был) вне моих глаз есть, не я его <фраза не окончена>
Когда я ухожу из человека, мне кажется, что он кончается, перестает быть. Так о Z, напр. Кто-то рассказывает. «В 1918 г., когда я встретился с Z…» Первая мысль: — Неужели?.. (Т. е. неужели он, Z, есть, продолжает быть…) — Это не самомнение, я знаю, что я в жизни людей — ничто, это глубокое, невинное изумление, за которым — пусть я в жизни городов и людей — ничто — очевидно нечто — есть.
(Перекличка с С. М. В. об Але — той же весной 1923 г. в Чехии: «Ничего удивительного. Сначала она думала, что всё внутри, а теперь начинает открывать, что есть что-то и <пропуск одного слова>. Просто — открывает внешний мир». Я: — Факт существования чего-то во-вне.)
Кончается, перестает быть. Здесь нужно различать два случая. Сильно обжитые (оживленные? выжатые?) мною люди и города пропадают безвозвратно: как проваливаются. Не гулкие Китежи, а глухие Геркуланумы.
Те же, лишь беглым игрищем мне служившие (в которых я, в людях и в городах, только проездом, где <сверху: в которых> не жила, через которые только прошла) — застывают. На том самом месте. На том самом жесте. Как в стереоскопе.