На линейке я встал прямо за теми пацанами, которые соврали мне про депутата, и сердито сверлил их затылки взглядом. По очереди. Потом один из них, который белобрысый, обернулся и почему-то прыснул при виде меня.
А я сказал ему:
– Фэйс не депутат.
Тогда они все втроем обернулись и засмеялись. Учительница зашикала на них, и они начали хихикать в кулаки.
– Я знаю, что он рэпер, – сказал я, не дожидаясь, когда они успокоятся.
Один из них выдавил из себя сквозь смех:
– Мы тоже знаем.
Я попытался еще раз завести с ними разговор. Вдруг вторая попытка окажется лучше?
– Вам нравится клауд-рэп?
– Чего? – переспросил белобрысый.
– Клауд-рэп. Это жанр, в котором пишет треки Фэйс.
– Клауд что? – Они снова расхохотались, все втроем.
Я терпеливо пояснял:
– Его жанры – клауд-рэп и политический хип-хоп. Даже не могу однозначно сказать, нравится ли мне это.
После ссоры с папой я весь вечер читал биографию Фэйса, а затем статьи про рэп в целом и про разные его направления.
– Что там может не нравиться? – наконец спросил мальчик, который в прошлый раз стоял по центру, а теперь был с левого края и так широко открывал рот при смехе, что было видно, какие у него кривые зубы.
– По-моему, рэп довольно беден с точки зрения музыки, но у Фэйса есть неплохие тексты, особенно последние – в них хорошая ритмика, – объяснял я. – Мне скорее не нравится, но хорошо, когда в творчество заложен глубокий смысл.
Мальчики стали смеяться над словом «глубокий» и повторять его разными интонациями: «Глубо-о-окий». Я не понял почему.
Потом кривозубый сказал мне:
– У тебя классные кроссовки.
Я посмотрел на свои кроссовки. Они были обычными – белые с синими полосками по бокам. Поэтому я спросил:
– Серьезно?
А он сказал:
– Нет.
И они опять покатились со смеху.
Я вспомнил почему-то Вову Карпова и то, как он смеялся над моими кроссовками со Спанч Бобом, и мне показалось, что это точно такая же ситуация.
03.09.2019
Привет, тетрадь в клеточку.
Первый учебный день не задался. Так как все ребята знают друг друга уже тыщу лет, у них есть свои компании и свои сформировавшиеся парочки, они заранее знают, кто с кем сидит, и им не приходится ничего выбирать. А я не знал никого и понятия не имел, за какую парту могу сесть, когда мы вошли на первый урок.
Как назло, кроме меня из новеньких была только та чумазая девчонка, и училка по русскому велела нам сесть за первую парту. Вместе с грязнулей, представляешь? У нее даже не было портфеля, она принесла свои тетради и школьные принадлежности в пакете – выложила из него на стол обгрызенные карандаши и изрисованный ручкой ластик. Потом оказалось, что она забыла или потеряла ручку. Сначала она долго шуршала своим пакетом, пытаясь ее там найти, чем раздражала учительницу и смешила других ребят, а потом спросила у меня:
– Ручка есть?
Это было не нахально и не нагло, а так, как будто она вообще с трудом разговаривает и поэтому выкидывает из своей речи конструкции типа: «У тебя» или «Дай, пожалуйста», чтобы звучать понятней.
Сначала я хотел сказать «нет», но у меня на парте был разложен пенал с тремя видами ручек и четырьмя остро заточенными карандашами, так что я был вынужден сказать:
– Да.
И протянул ручку, сразу мысленно с ней попрощавшись.
Учительница спросила, как нас зовут, и я сказал:
– Илья.
А чумазая сказала:
– Бибизайнаб.
Это была последняя капля для всех – класс просто взорвался от смеха. Они начали коверкать ее имя и переспрашивать друг у друга: «Биби… зай… чо?»
Девчонка добила всех, сказав:
– Дома меня звать просто Биби.
Она не понимала, что они смеются над ней, что они издеваются. Даже я со своей верой, что Фэйс – депутат, не был таким наивным на ее фоне.
Оказалось, что она не просто Бибизайнаб, но еще и не говорит по-русски. То есть говорит, но там черт разберешь – какая-то каша во рту из перепутанных местоимений, окончаний и склонений. Писать на русском она не умеет вообще, и весь урок я замечал, как она просто перерисовывает слова по буквам из моей тетради – во всех заданиях.
Я был готов ликовать, когда прозвенел звонок, но перемена оказалась еще хуже. Тот кривозубый – теперь я знаю, что его зовут Данил, – в общем, он пихнул меня в плечо, когда проходил мимо, и спросил:
– Как там твоя вонючая подружка?
– Она мне не подружка, – ответил я. – Нас училка вместе посадила, я же не сам захотел.
– Да ладно, просто признайся, что тебе нравятся грязные вонючки, – противно заржал он.
Вообще-то она не воняла, но, когда Данил несколько раз с презрением повторил слово «вонючка», я почти по-настоящему ощутил этот помойный запах, и чумазая стала противна мне еще больше, чем была до этого.