В Риме мы осмотрели все достопримечательности, побывали на бегах и в театре, который удивил нас тем, что женские роли исполнялись мужчинами. Затем был Неаполь, Помпея, прогулка на Везувий, после которой княгиня долго болела. Затем была обратная дорога через Рим в Болонью, Феррару и Венецию, где мы остановились на несколько дней в доме нашего представителя маркиза Маруцци.
Дом этот был совершенно великолепен. Недавно маркиз получил орден св. Анны, и повсюду в доме, на воротах, дверях, каретах красовались цвета и звезды этого ордена. Сам маркиз произвел впечатление тщеславного, говорливого человека. Он без конца распространялся о своих заслугах и всяческих подвигах.
Вообще люди в этих краях несравненно более разговорчивы, чем в наших. Я там наслушалась множество историй. Например, в доме маркиза служил почтенный албанец, который некогда воевал в Черногории против турок. Албанец этот находился в свите правителя Черногории Стефана Малого, о котором говорили еще, что он называл себя счастливо спасшимся императором Петром Федоровичем. Албанец всячески восхвалял Стефана и утверждал даже, что он жив до сих пор, хотя венецианцы знали, что Стефан давно убит. Утверждал он и то, что у Стефана, или Петра III, как он его называл, в России осталась дочь, родившаяся от тайного брака с какой-то женщиной. Стефан часто о ней вспоминал, обещал соратникам скорое ее возвращение, а затем будто бы, инсценировав свою гибель, отправился в Россию за дочерью. Как только дочь и отец воссоединятся, Петр Федорович заявит о своих правах на российский престол.
Княгиня Екатерина Романовна назвала все это ложными измышлениями, а мне сказала:
«Множество сплетен наслушалась ты по Европам, вот и еще одна. Бог знает, чем живут люди, все им мерещатся какие-то сказки. Вот и твоя персона начинает возбуждать интерес в салонах. Не обольщайся, мой друг. Я знаю, конечно, что рано или поздно ты снова задашь вопрос о своем происхожденье. Но уверяю тебя, что ничего тайного тут нет. Я просто взяла тебя на воспитание как сиротку, а родители твои померли от чумы и были простые люди из дальнего моего именья, я даже толком имен их не знаю. В тот год вымерла почти вся деревенька. Когда я наведалась туда с лекарями, никого уж не осталось в живых, только ты шевелилась в люльке при почившей уже матери. Велела тебя я взять и покинула деревеньку. Теперь ты моя воспитанница, приданое за тобой хорошее дам, глядишь, женится на тебе человек благородный, другого и не допущу. А сиротство свое позабудь, толков не слушай, вся жизнь твоя впереди, и назад оглядываться нет резона».
Я молча склонила голову и поцеловала руку, не осмелившись спросить названья вымершей деревеньки или упомянуть о том, что довелось мне узнать в Кукушкином доме. Княгине видней, но этими словами она сомнений моих не разрешила, а то и напротив, больней затронула душу, ибо человек не может существовать, не ведая, кто он и откуда.
Но события вели к тому, что я должна была узнать многое.
Через Падую, Виченцу и Верону мы отправились в Вену, где пробыли некое время в доме нашего посла князя Дмитрия Голицына. Не знаю уж почему, но как только при мне заходили разговоры, я всякий раз слышала о черногорских делах. Князь Голицын рассказывал об этом живо и обстоятельно, а княгиня Екатерина Романовна слушала с особым интересом. Голицын имел близкое касательство к этим делам, поскольку к нему как русскому министру многократно обращались посланцы черногорского правителя Стефана Малого. В одной из бесед княгиня Екатерина Романовна спросила, слышал ли князь о мнимой дочери черногорского самозванца, но князь об этом ничего не знал, и Дашкова, как мне показалось, успокоилась.
Предстояло скорое возвращение в Россию. Княгиня уже получила милостивое письмо от императрицы, но все еще тревожилась, ибо долгих семь лет прошло с той поры, как она покинула родину, и теперь надо было приложить много сил, чтобы вернуть былое расположение государыни.
Княгиня выбрала путь через Берлин, но раньше мы оказались в Лейпциге. Тут и развернулись события, которые круто изменили мою жизнь. В Лейпциге я заболела, горячка была так опасна, что в первые же дни я чуть не отдала богу душу. Княгиня очень обеспокоилась. Дни шли, а болезнь моя только усиливалась. Княгиня не могла задерживаться в Лейпциге долее, и она стала искать путей, чтобы дать мне спокойное выздоровленье.
К счастью, в Лейпциге жил в те поры близкий ее знакомый греческий священник и богослов Евгений Булгарис. Недавно он возглавлял патриаршию академию в Константинополе, а теперь преподавал курс богословия в Лейпциге.