Дальнейшее вам известно. Разбили нас под Царицыном, а вероломные старшины полонили казака Пугачева и выдали царским властям. Ежели б я и вправду попал в коллегию, а то было высокое при Пугачеве место, то не жить бы мне на белом свете. Но я уговорил, чтоб испытали меня сначала простым воином, и среди прочих страдальцев угодил на вечную каторгу.
Пиши, пиши, малый! Историю мою потому и сказываю, что нет в ней конца, а конец либо жизнь придумает, либо ты сам сочини, да потом показывай всем как сказку. А вам, барин, должно быть, забавно про это слушать, ибо под боком у вас тайное дело творилось, да, может, уж и не тайное нынче для вас, может, слыхали вы что про Настю и видывались с ней, а уж если в одних с ней оказались краях, то сам бог велел всякое пониманье найти.
Навет
— Да, это она! — воскликнул Петр Иванович. — Я вспомнил, вспомнил! Ее лицо поразило меня с первого взгляда, и понимаю теперь, почему. Я хорошо помню, Матвей, тот наезд в Михалково и девочку в белом платье. Это она, она! Удивительная, необыкновенная история! Как-же ты здесь про нее услыхал?
— Не только услыхал, но и видел, — ответил Матвей. — Она приезжала на верфи за яхтой.
— Все верно! Я так и думал, что яхта ее.
— Красавец корабль! — произнес Матвей.
— Из твоего рассказа выходит, что она неким образом причастна к покойному государю Петру Федоровичу?
— Выходит, так, — ответил Матвей. — Чудно, что не знаете. Ведь батюшка ваш около самого дела был.
— Надо немедля ему написать, — пробормотал Осоргин и тут же воскликнул: — Да неужели дочь? Нет, чехарда какая-то. Откуда бы взяться дочке? Неужто от Елизаветы? Припоминаю, припоминаю, отец в ней участие принимал, и живала она у нас… Но… этот пан капитан, этот черногорский мошенник…
— Почем вы знаете, ваше сиятельство, что он мошенник? — спросил Матвей.
— Да я уверен! Наш венский посланник мне говорил!
— А что бы ему говорить другого? — разумно возразил Матвей. — Как государыне ладно, так и сказывал.
— Что-то мне трудно поверить, чтоб государь ввязался в дело простым воякой, как то было с Настей, да еще под началом графа, хоть граф и мой родной папаша. Да и не вошел бы он в дело против императрицы! Но девочка не проста… не проста…
Он встал и начал расхаживать по комнате.
— И что же мы видим теперь? Девочка эта, за которую бились разные люди, разъезжает нынче в богатой карете с целой свитой, строит себе корабль с двумя пушками; Госпожа Черногорская! А знаешь, Матвей, она, вероятно, и вправду дочь, но, конечно же, не нашего государя, а твоего пана капитана.
— Стал бы ваш батюшка участие принимать в каком-то капитане! — возразил Матвей.
— И то верно, — согласился Осоргин.
— Иван Матвеевич Настю очень берегли.
— Да и скрывалась у Дашковых, — пробормотал Петр Иванович. — У самой Екатерины Малой. Если и дочь того капитана, то капитан не простая птица. А если не его, а, скажем, сестры Елизаветы, то выходит… — Петр Иванович схватился за голову.
— Да что размышлять-то? — сказал Матвей. — Надо саму искать. Сама все и скажет.
— Так ты к ней держишь путь? — спросил Осоргин.
— К ней, лапушке. Поклонюсь в ноги, скажу: «Вспомни Матвея». Уж больно добрая девчушка была.
— Добрая! — воскликнул Петр Иванович и посмотрел на меня.
— А иной-то слух до тебя дошел? — спросил Осоргин. — Встретили мы людей, они уверяют, что жив твой пан капитан, черногорский Стефан. Кроется в местных краях и ждет принцессу Черногорскую, которая теперь уж без сомненья и есть наша Настя.
— Может, и так, — согласился Матвей. — Вот уж совсем было бы благодатно.
— А что ж ты на верфях-то, когда встретил ее, не бросился в ножки? — спросил Петр Иванович.
— Сробел. И конвой рядом был. Одно дело к вам обратиться, другое дело к ней. Уж вряд ли признала бы она меня сразу.
— Положим, найдешь ты свою принцессу, положим, признает она тебя. Что дальше-то делать? — спросил Осоргин. — Ведь с каторги ты бежал.
— Экое дело каторга! — Матвей махнул рукой. — Я за Настей пойду, ибо чую, замышляет она великое дело.
— Новая иллюзия, — проговорил Петр Иванович.
— Таких слов мы не знаем, — ответил Матвей. — Только она всюду благость творит, за сирых вступается.
— Это мы наблюдали, — сказал Петр Иванович.
— За ней пойду, — уверенно проговорил Матвей. — А вам, ваше сиятельство, благодарность. Накормили, рассказ мой приняли. Всегда думал, что рассудительный и добрый вы человек. Да и батюшка ваш добряк, но своеволен малость. А Настеньку он любил. Ну, пора мне в дорогу! — Матвей встал, поклонился.
— И знаешь, куда? — спросил Осоргин.
— Сказывали, за Судак надо плыть. Там ее место. Не я уж первый. Стекается народ под крыло. И говорят, принимает, обласкивает. Каждому дело найдет.
— Да мы уж таких разбойников встречали, — сказал Петр Иванович, намекая на Кара-Вазира, — что не хотелось бы видеть их подле нее.
— Люди, конечно, разные, — согласился Матвей, — но она разберет. Да и мы поможем. — Матвей еще раз поклонился. — Прощайте, даст бог, свидимся снова.
Он нахлобучил шляпу и вышел. Но не прошло и мгновенья, как снова вернулся. Лицо его было встревоженным.
— Барин, стражники к дому идут!
Петр Иванович не растерялся. Он тотчас растворил окно.
— Прыгай сюда — да в сад. Там, кажется, тропка есть на гору.
Матвей прыгнул в сад, Петр Иванович затворил окно.
В дверях комнаты появился встревоженный грек Коста, а с ним желтоватый лицом офицер и два солдата. Офицер приложил два пальца к треуголке и щелкнул каблуками.
— Ваше сиятельство граф Осоргин?
— Да, — ответил Петр Иванович, — что вам угодно?
— Я имею честь препроводить вас к господину полицмейстеру.
— Вы хотите сказать, что господин полицмейстер пригласил меня в гости? — спросил Петр Иванович.
— В некотором роде, — ответил офицер.
— Тогда передайте, что я загляну вечером.
Офицер замялся.
— Приказано немедля, — выговорил он.
— Это что же, арест?
Офицер развел руками.
— Приказано доставить.
— Арест! — воскликнул Осоргин. — Но скажите, в чем дело?
— Не ведаю, ваше сиятельство, — отвечал офицер. — Человек вы, конечно, важный, но и дело, видно, серьезное, раз так вызывают.
— Что ж, надо идти, — сказал Петр Иванович и выразительно посмотрел на меня. — Ты, Митя, за лошадьми присмотри да жди. Ежели задержусь, я известие дам.
Солдаты, неловко гремя саблями, вышли за графом и офицером. Чтобы не рвать нити повествования, расскажу, что случилось дальше с Петром Ивановичем, употребляя на то собственные его воспоминанья.
Местный полицмейстер оказался тучным капитаном, занимавшим под свою полицейскую часть бывшую лавку скобяных товаров. Он грузно восседал за столом в окружении разнообразных изделий, наваленных по углам.
— Что же это вы, батенька, — сказал он графу, пыхтя, — не успели в наши края приехать, как народ начинаете мутить.
— Однако! — воскликнул Осоргин. — Вы не слишком почтительны, капитан!
— Я в Петербурге служил, — сказал полицмейстер, — и знаю обращенье. Но тут не до тонкостей. Извольте пояснить, с какой целью путешествуете вы по нашей губернии.
— Я отказываюсь разговаривать в таком тоне, — сказал Осоргин, — и буду жаловаться на вас губернатору генералу Каховскому.
— Ага! — воскликнул полицмейстер. — От него-то мне и бумага! Ужель бы стал я трогать вас без его разрешенья?
— И что же в бумаге? — осведомился Осоргин.
— Приказано разобраться на месте или отправить к нему.
— В чем разобраться? — спросил Осоргин.
— Вот полюбуйтесь, какое к депеше приложено письмо.