— Партию-другую я обещаю, — ответила леди Кенти, и они удалились в шатер.
Мы же спустились на берег и пошли меж домов, в почтительном отдалении за нами следовал Станко.
— Я намеренно увела вас, граф, — сказала госпожа Черногорская. — Струнский не любит серьезных тем, а моей подруге не слишком близки мои усилия. Я ощущаю себя в одиночестве, и, может быть, вам покажется странным, но только поддержка простого люда дает мне силы. Вчера, например, объявился человек, который холил меня еще в детстве.
— Матвей! — невольно воскликнул Осоргин.
— Да, он рассказал про ваш благородный поступок. Я была счастлива, граф.
— Но отчего же? — тот потупил глаза.
— Воспоминанья младенчества не позволили бы мне соединить в вас два противоположных обличья. Вы знаете, как я обязана вашему батюшке, да и про вас я слыхала много хорошего. Что уж таиться? Наверное, вы знаете все. Пойдемте немного в сторону, здесь не дадут говорить.
Мы двинулись от домов, от снующих людей, каждый из которых, пробегая мимо, почтительно кланялся госпоже Черногорской. Несколько сосен на взгорке образовали шатер с призрачной тенью, под ними высилась только что возведенная беседка.
— Я здесь иногда отдыхаю, — произнесла госпожа Черногорская, — присядемте, граф. Садись и ты, Митя, верный наш паж.
Я ответил, что сидеть мне не очень хочется, и отошел на некоторое расстояние, делая вид, что разглядываю окрестности, но все слова беседы меж тем доносились до моего слуха.
— Я помню вас еще с Михалкова, — сказал Осоргин.
— О да, я тоже. Какой вы были тогда неуклюжий. Вы предложили мне прыгать с обрыва и порвали ленту.
Петр Иванович засмеялся.
— Но я бы вас никогда не признал, если бы не рассказ Матвея.
— А вот я уже все о вас знала.
— И о моем путешествии в Крым?
— Разумеется. Только я делала вид, что знакомлюсь с вами впервые. Детство так далеко!
Они замолчали.
— Это просто удивительно, — сказал Петр Иванович. — Какой-то сон. Эта наша встреча, ваш царский проезд, ваши странные намеренья, ваша цветистая свита…
— Я тоже словно пребываю во сне, — ответила она, — но мне хочется сделать этот сон явью.
— Явь сурова, — возразил Петр Иванович. — Вы не представляете, насколько все это опасно. Власти обеспокоены, они не знают, чего от вас ждать, даже кто вы, в конце концов…
Снова молчанье.
— Митя, Митя! — внезапно позвала она.
Я подошел.
— Митя, я знаю, что ты способный юноша. Я хочу, чтобы ты стал сочинителем. Понимаете, Петр Иванович, народ русский так даровит, но он неучен, и многое пропадает втуне. В дороге я подобрала мальчика, который способен к рисованью, я помогу ему стать художником. В Мите есть поэтическое зерно, пускай же он пишет оды, пускай составит историю наших дней, живую, правдивую, без прикрас. Я помогу каждому, кто имеет способность. Я построю здесь школу и приглашу хороших учителей. Петр Иванович, граф, надо ведь что-то делать! Мы пропадаем в сибаритстве, мы истязаем простой народ, недаром он все время бунтует.
— Подождите, он взбунтуется и под вашей рукой, — предупредил Осоргин. — Ваши намеренья очень похвальны, но не за тем сюда стекается люд. Вы хотите упокоить их в колыбели достатка? Не таков русский мужик! Тот же Артамонов, он вам сегодня паровую машину построит, а завтра адскую бомбу сочинит, которой разнесет дворец какого-либо Струнского. А Матвей? С виду смирный, а посмотрите, какая силища! Неужто будет ее внутри таить?
— По-вашему, кроме бунта, негде себя проявить? — спросила госпожа Черногорская.
— На первых порах — да.
— Я не согласна с вами, Петр Иванович. Человек по природе добр, он не хочет воевать, его к тому принуждают.
— Ах… — Петр Иванович осекся.
— Что вы хотели сказать?
— Да вот забавно, — Петр Иванович был смущен, — не знаю, как к вам обращаться. Настей вас называли в детстве, а вот полного имени не представляю.
— Называйте неполным. Я и сама своего отчества толком не знаю.
— Нет, это получится фамильярно, — возразил Осоргин.
— Ну так зовите меня Нэтти, как то повелось давно. Уклончиво и достойно.
— Нэтти… — пробормотал Петр Иванович. — Господи, хоть бы мне кто открыл ваше истинное происхождение!
— Кто же может открыть, как не я сама? — Госпожа Черногорская привстала и взмахнула рукой.
Тотчас из сосен появился Станко и поднес ей предмет, завернутый в синий шелковый плат. Госпожа Черногорская развернула, и под ним оказалась небольшая скрипка, блеснувшая в свете дня коричневым лаком.
— Я иногда упражняюсь, — сказала она. — Вы мне простите мой маленький каприз?
Она приложила скрипку к плечу и повела смычком. Мягкий и нежный звук вознесся в вечереющее небо Тавриды…
История Анастасии Черногорской, рассказанная ею самой и записанная Дмитрием Почиваловым
Хорошо себя помню с самой младенческой поры. Даже тот страшный день в Кукушкином доме остался во мне неясным воспоминаньем, во всяком случае мне часто снилось, как черный Верлиока с горящим глазом хватает меня и тащит в свою пещеру.
Зато годы, проведенные в Михалково, были светлыми и чудесными. Жили мы уединенно, только иногда наезжали гости, и в особенности в те дни, когда в именьи бывала сама княгиня Екатерина Романовна Дашкова.
Все знают, сколь замечательна эта русская женщина. По уму и образованности с ней может равняться разве сама государыня, да и то, как мне кажется, знанья княгини более глубоки и основательны, недаром она ныне стоит во главе Российской Академии.
Мне же княгиня заменяла на первых порах мать, да и осталась ею в известной степени, хотя к теперешним дням жизни наши достаточно разошлись.
Конечно, меня и с детства занимал вопрос, кто же мои родители, но княгиня со свойственным ей тактом умела обходить эту тему. Она говорила, что родители мои теперь далеко, а меня оставили на ее попеченье. Когда же я подросла, княгиня прямо сказала, что родителей нет в живых и я должна всецело довериться ей. Но что-то подсказывало — это не так. Я чувствовала на себе странные взгляды приезжих, иногда мне вручали подарки от неизвестных лиц, и в глазах княгини Екатерины Романовны я замечала беспокойство.
Однажды граф Иван Матвеевич Осоргин наехал в Михалково, вместе с ним был сын княгини Павел, взрослеющий юнец с отменными манерами. С Павлом мы подружились сразу. Приглашая меня на прогулку, он церемонно подавал руку и рассказывал светские новости. Я слушала внимательно, хоть шел мне всего одиннадцатый год, но так приятно было представить себя взрослой дамой.
Иван Матвеевич с разрешенья княгини собирался взять Павла на охоту в смоленские леса, а Павел по своему капризу настоял, чтобы с ними поехала я. Впрочем, Иван Матвеевич был этим доволен.
Так побывала я вновь в Кукушкином доме, и от Почиваловой Марьи немного узнала о своей истории. Верней, я подслушала ее разговор с графом, а потом невзначай спросила, верно ли, что родилась я на этом подворье. Марья покраснела и не стала скрывать от меня правды.
А бегал там еще малышок в коротенькой рубашонке, и это был, как догадываешься, ты, Митя. Мы даже ходили с тобой по землянику и видели издали кабана.
Когда мы вернулись в Михалково, здесь ждало известье от княжны Екатерины Романовны о том, что я должна переехать в Москву и обучаться в частном пансионе. Граф Иван Матвеевич отвез меня в пансион и ласково там распрощался со мной.
Полтора года провела я в пансионе, и об этом времени говорить добрых слов не приходится. Каждый раз, когда меня навещала княгиня Екатерина Романовна, я бросалась ей на шею и со слезами умоляла забрать из этих серых скучных стен, от безразличных и жестоких классных дам.
Княгиня и сама видела, что пребывание в пансионе не идет мне на пользу, знаний у меня не прибавляется, а здоровье убывает. В конце зимы она объявила, что забирает меня с собой в долгое заграничное отсутствие, связанное с планами воспитания молодого князя Павла Дашкова.