— Уж нет, — отвечал Курячин.
— Ага! Вот и я смекаю. А дальше больше. Девчонка бежит за межу, живет королевой. Простые живут королевами, спрошу я тебя, господин судья? Простые держат в банках у Берка и Форстера золото в слитках? Покупают яхты, швыряют ли тысячи на выкуп стороннему человеку?
Курячин тяжело вздохнул.
— То-то, Мафусаил. А ты защищать собрался. Да уж и прочие есть доказательства, что перед нами царская дочь. А вольно ли царской-то дочери жить без двора, без правил, порхать мотыльком по Европам? Отвечай, господин судья.
— Не вольно, — промямлил Курячин.
— То-то. Царских детей надо беречь, даже если они вне закона. А кто же сбережет, как не мы, слуги матушки-государыни? Матушка милостива, добра, зачем от нее бежать? Зачем притворяться невесть кем? Зачем покупать у меня, слуги государыни, землицы кусок? Сама пожалует. И просить не надо! Я к тому говорю, неужель нет резона госпоже Черногорской явиться перед светлы государыни очи, ручку поцеловать, прощения испросить за долгое небрежение да жить в Петербурге или Москве, уж государыня изберет, уповая на милость ее да разум?
— Как же, как же, — тяжко высказал Курячин.
— Вот я к тому и веду, — продолжал Струнский, — тому и способствую. Могу и сам проводить.
— А вам известна история несчастного Иоанна Антоновича? — спокойно спросила госпожа Черногорская.
— Как же, как же! — подобно Курячину, воскликнул Струнский.
— И вы хотите, чтоб я кончила свои дни в Шлиссельбургской крепости? Да вот еще княжна Тараканова, та в Петропавловской померла.
— Бог с вами! — закричал Струнский. — Матушка-государыня тут при чем? То все злодеи! Злодеи Ивашку и самозванку со свету сжили, а матушка к ним благоволила!
— Что рассуждать! — вступил в разговор Осоргин, прочитавший бумагу Струнского. — Ведь вы не хотите, чтобы госпожа Черногорская явилась с объяснениями в Петербург, вы требуете всего ее состояния.
— Каюсь! — Струнский картинно склонил голову. — Я подозревал, что госпоже Черногорской не захочется ехать в унылый северный край, она ведь к пальмам привыкла. Да и чего я прошу, всего-то лишь векселя к Берку и Форстеру, на остальное не покушаюсь. Полагаю, еще кое-где немало припрятано.
— На какую сумму вы требуете векселей взамен моей свободы? — спросила госпожа Черногорская.
— На всю. По моим сведениям там больше двух миллионов фунтов.
— А губа у вас не дура, — сказал Осоргин.
— А если я откажусь? — спросила госпожа Черногорская.
— Придется нам вместе направиться в Петербург.
— С помощью этой кучки разбойников, в то время как под моей рукой в пять раз больше, да еще отменных, воинов, вы собираетесь принудить меня отправиться в Петербург?
— Бог с вами, прелестница! — Струнский замахал руками. — Какие разбойники? У меня батальон солдат да еще с орудьями!
— Где же ваш батальон? — спросила госпожа Черногорская.
— А вы взгляните в сторону Куш-Кая на горный путь. Видите темные массы? Это солдаты устанавливают батареи. Чудная вещь мортиры. Согласитесь, десятком залпов можно потопить ваш флот. А теперь обратитесь в другую сторону. Там тоже солдаты. Генерал Небольцын любезно предоставил мне право воспользоваться его войсками. Еще эскадрон драгунов при нас. Бухта окружена, вырваться невозможно. Стоит мне взмахнуть белым платком, вот этим самым, как батареи начнут обстрел, а солдаты пойдут в атаку. Ну что им горстка ваших храбрецов? Одних солдат у меня четыреста человек.
— Вы негодяй! — воскликнул граф Осоргин.
— Каюсь, каюсь! — согласился Струнский.
— Как же вы полагаете мой отъезд, если я соглашусь на ваши условия? — спросила госпожа Черногорская. — Наверное, вы имеете указанья пленить меня.
— Ни боже мой! — отвечал Струнский. — Когда б указанье, то никакой торговли. Покуда на вас распоряжения нет, хотя, полагаю, вот-вот поступит. Просто я объяснил генералу Небольцыну, что на моей земле поселились беглые каторжники, каковых и предложил полонить.
— Значит, я подписываю векселя, сажусь на корабль и отбываю?
— Именно! — воскликнул Струнский.
— Но, вернувшись в Европу, я могу аннулировать векселя.
— Не поспеете. У меня все продумано, мой агент будет раньше вас.
— Какой негодяй! — пробормотал Осоргин.
— А если я отпишу на имя императрицы обо всей этой истории? — спросила госпожа Черногорская.
— Не поверит. — Струнский вздохнул. — Столько уж пишут. И к тому же вам лучше скрыться, чем вступать в публичные объясненья. Сами ведь помянули о княжне Таракановой.
— А вам не приходит в голову, что вы могли ополчиться на человека ни в чем не повинного, не имеющего никакого отношения к высоким родам? — спросила госпожа Черногорская.
— Ни-ни, — отвечал Струнский. — Тут никаких сомнений, сударыня. Именно за вами я охотился двадцать лет назад. И доказать вам простое происхождение никак невозможно. В крайнем случае, вас признают самозванкой, а это ничуть не лучше. Так что подумайте и подпишите мою купчую. Не земли, жизнь покупаете.
— Значит, стоит махнуть вам белым платком… — произнесла госпожа Черногорская.
— Увы! — Струнский картинно вздохнул.
— Убедительная вещь мортира! — Госпожа Черногорская взглянула в сторону Куш-Кая.
— Да, да, — подтвердил Струнский, — навесной огонь.
— А вам известно современное оружие вроде штуцера или карабина? — спросила госпожа Черногорская.
— У нас это редкость, — ответил Струнский, — а почему вы спрашиваете?
— Да потому, что штуцер в отличие от фузеи бьет далеко и точно, шагов на триста без промаха.
— И у вас есть такой штуцер? — осторожно спросил Струнский.
— О да! Не только у меня, но и у графа. Правда, граф не любитель стрелять, и его превосходный английский карабин лежит без дела. Зато если подобная штука есть у моего человека, то она уж непременно при деле.
— Поясните намек, — еще осторожнее проговорил Струнский.
— Дело в том, сударь, — сказала госпожа Черногорская, — что ваша голова под прицелом. Не оглядывайтесь, вы под прицелом с разных сторон, а стрелков все равно не обнаружите. Поверьте мне, эти стрелки не промахнутся. Ваш платок белый, а у меня, взгляните, красный. Стоит мне им взмахнуть, как вас, без сомнения, продырявят. Но это не все.
Она приподнялась и сделала знак. К площадке подошел Митрофан Артамонов.
— Взгляните, — сказала госпожа Черногорская, — это тот, кого вы обозвали мошенником. Однако он не мошенник, а очень способный человек. — Она обернулась к Осоргину. — Вы, граф, подсказали мне своевременную мысль насчет адской бомбы. Вы оказались правы, Митрофан может выдумать и ее. Сударь, — она вновь обратилась к Струнскому, — вы человек коварный, мы подозревали это и приняли некоторые меры осторожности, хотя признаюсь, что такого коварства и даже низости я не ожидала. Вы приготовили фейерверк, но и мы постарались о том же. Взгляните в сторону ваших мортир. Обратите внимание, что над ними нависает кусок скалы. Под этим куском расположен заряд, который может быть взорван тем же способом, каким продырявлена ваша умная голова, то есть выстрелом из штуцера. Все ваши пушки и десятки человеческих жизней могут быть погребены под обвалом. Я уж не говорю о том, что дорога для прочих солдат будет перекрыта грудой обломков. Вы доверяете моему сообщению?
— Не вполне, — пробормотал Струнский, бросая по сторонам беспокойные взгляды.
— В таком случае, я могу представить вам первые доказательства.
Она извлекла небольшой красный платок, повесила его на горлышко кувшина и отняла руку. В то же мгновение раздался дальний выстрел, и глиняный кувшин разлетелся вдребезги, разбросав по столу потоки вина. Струнский побледнел.