И все еще держит ее за плечи. Сидит перед ней на корточках. Высокий такой, лицо почти на одном уровне. Глаза в глаза смотрят. И у Кристины в ушах шумит. Да и Кузьма не торопится отстраняться или взгляд отводить. А рука у него горячая, жаркая. Но приятно, будоражаще. Его запах окутал. Тоже новый или Кристина забыла просто. Какой-то такой же теплый, как его рука, но при этом и острый, пряный, словно специи, которые они с матерью покупали на базаре. Захотелось наклониться чуть сильней и уткнуться носом ему в шею, вдохнуть этот запах полной грудью. И легкий аромат сигарет не мешал. Она отвыкла уже от него, но как-то сразу вспомнилось, как он раньше от домашних прятался, а она знала, у них свой секрет был, и это их еще больше сближало.
— Да нет, наелась уже, — хрипло ответила, покачав головой.
Судорожно вдохнула. Тут же пожалела, потому что дурела, еще больше от его запаха «плыла». И совершенно не понимала, что дальше делать? Хотелось его за шею обнять. Но не стоило, наверное.
— Когда это успела? За весь день не присела толком, — недоверчиво хмыкнул Кузьма.
Поднял руку и поправил прядь волос, которая выбилась из ее косы. Но не убрал, а накрутил на свой палец, продолжая смотреть на Кристину. И она на него смотрела. Чего там, пялилась! Оба замолчали. На кухне какая-то странная тишина повисла, непривычная еще и тягучая. Неудобная и очень комфортная одновременно.
И только тут Кристина вспомнила про тетю. Подняла глаза, покраснев еще больше. Господи! Что она подумает? Но на кухне никого, кроме них, не оказалось.
— Мама в комнату пошла, — Кузьма понял, что ее переполошило. И все еще играл с волосами Кристины.
— Да? — почему голос так охрип? Из-за кашля?
— Да. Сказала, что начинается что-то по телевизору, — его ладонь коснулась мочки уха Кристины, пылающей щеки.
— Я не слышала, — сама шепчет так, что ничего не слышно.
— Не беда, малыш, я услышал, — вроде улыбнулся уголками губ, а смотрит так пристально.
И в глазах этой улыбки нет совсем. Что-то напряженное и серьезное, такое затягивающее. Кристине воздуха не хватало. Облизнула губы.
Кузьма прищурился.
— И когда ты так выросла, мавка моя? — покачал головой с этой странной улыбкой.
А рука уже обхватила ее щеку полностью. Жесткая ладонь, с потертостями и мозолями. А ей прильнуть еще больше хочется, потереться, как котенку. Веки сами закрываются. От всего мира отстраниться хочется, только ощущение Кузьмы около себя впитывать… Так соскучилась! До боли в груди, до дрожи в теле… Не выразить словами. И что ответить ему сейчас — не знает толком.
— За эти годы? — словно у него ответ спрашивая, прошептала.
Повернулась, поддавшись странному и неконтролируемому желанию эти пальцы поцеловать. А в животе словно «солнечный зайчик» пляшет. Тепло и щекотно, непонятно и непривычно, до холода и дрожи… Так несуразно.
— Тшшщ, — Кузьма чуть придавил ее губы одним пальцем, словно пытаясь не позволить Кристине сделать задуманное. Хрустнул суставами другой руки у нее над ухом. Все еще обнимает. — Тебе же еще пятнадцать, мавка! Ты что же творишь со мной такое, маленькая?
И тут она вдруг так уверенно и смело улыбнулась. В глаза ему глянула, хоть и сама не смогла бы объяснить, откуда эту смелость вытащила.
— А сколько лет было тем, к которым ты на встречи домой ходил, когда их родителей не было? Одноклассницам? — вздернула бровь насмешливо, хоть в животе и кольнуло старой ревностью.
Кузьма несколько секунд смотрел с удивлением, а потом ухмыльнулся.
— Уела, малыш. Ты откуда знаешь? — перехватил пальцами подбородок и заставил посмотреть прямо в глаза. Не сильно, нежно. Заставив всю кожу покрыться мурашками.
Кристина скопировала его кривую усмешку.
— Они тебе записки в тетради вкладывали, Кузьма. А я там твою домашнюю работу писала.
— Умная очень, да? — его улыбка стала шире.
А взгляд внимательный и изучающий, словно внутрь ее мыслей пытался пробраться.
— Нет, собственница. Ты же моим был, — и она широко улыбнулась. — И сейчас… мой? — неуверенно, с надеждой.
Напряжение между ними немного спало. Зато вернулось прежнее ощущение какого-то полного взаимопонимания и общих мыслей. Такой глобальной близости между ними, как между самыми родными. И доверия, когда знаешь, что можешь что угодно сказать…
— Твой… — он вновь хмыкнул. — Но тогда и мне было шестнадцать, малыш, — его улыбка стала немного ироничной. А вот руки оставались все такими же теплыми и ласковыми. И обнимали ее. — А за тебя сейчас дадут больше, чем ты весишь, маленькая моя… — теперь он заломил бровь, продолжая внимательно ее разглядывать.