Вместо того, чтобы оставить эту деревню в стороне и преследовать свою главнейшую цель, разведывание противника у Пакчена и Анжу, Мищенко решил, не считаясь со свойствами кавалерии, овладеть этим пунктом. Сотни спешились, заняли высоты, окружающие эту деревню, и вступили в очень продолжительную перестрелку с японцами, так что через полчаса два японских эскадрона спешно прибыли из Казана, и им удалось ворваться в деревню. Ещё через час показалась также и неприятельская пехота, — по русским сведениям около 4-х рот. С потерей З-х казаков убитыми, 4-х офицеров и 12-ти казаков ранеными, отряд Мищенко двинулся в Вунхин, откуда через несколько дней отступил назад в Сенчен[ 2 1].
Этим закончилась деятельность русской кавалерии. Кровь, в конце концов, была пролита, но совершенно бесцельно для задачи кавалерии, которую она должна была выполнить.
Никаких разведочных сведений относительно положения дел в Корее, сил и расположения противника, его намерений и планов кавалерия не доставила. Все её сведения, которые она доставляла, базировались исключительно на допросах местных жителей и донесениях шпионов, а для таких сведений кавалерия является совершенно излишней.
Несмотря на все эти ничтожные результаты по разведывательной деятельности кавалерии, высшее начальство, а также и кавалерийские командиры были преисполнены главной заботой — беречь кавалерию, чтобы использовать её в дальнейшем. 29-го марта отряд Мищенко сосредоточился в Сенчен, и здесь он получил «заслуживающее доверия» известие, что Куйзенг занят японским отрядом из 400 человек кавалерии с пехотой и 5-ю орудиями. Хотя на самом деле в Куйзенге не было ни одного японца, обстоятельство это, тем не менее, дало повод Мищенко распорядиться о движении назад на Ялу с целью переправиться на Манчжурский берег.
«Имея в виду, что лучший образ действий не подвергнуться опасности обхода заключается в том, чтобы идти навстречу угрожающему противнику, я немедленно направляюсь с 8-ю сотнями по направлению на Куйзенг, откуда двинусь прямым путём на Видчжу», — так доносил Мищенко 29-го марта. Конечно, это не есть лучший образ действий, в особенности, когда собственное воображение создаёт всевозможные страхи. Единственное и лучшее средство предохранить себя от угрожаемых обходов противника — это проявить в отношении его энергичнейший образ действий, поставив его в такую зависимость от себя, чтобы он исчерпал все свои силы в отражении ударов с нашей стороны, и таким путём принудить его отказаться от собственной цели.
31-го марта отряд Мищенко прибыл в Видчжу на Ялу, присоединив по пути все прочие сотни своего отряда. Немедленно по прибытии в этот пункт Мищенко начал переправу на северный берег реки. Переправа через различные русла реки, на которой был полный ледоход, была совершена на собранных отовсюду лодках и судах, а также на сколоченных плотах, а лошади были переправлены вплавь на поводу.
Ко 2-му апреля переправа была благополучно окончена, во всяком случае, только благодаря полной бездеятельности японской кавалерии, которая в ночь на 2-е апреля заняла Видчжу, в то время, как головные пехотные части находились ещё на расстоянии нескольких дней марша от этого пункта.
Русская кавалерия была спасена. Прибывший 28-го марта в Ляоян ген. Куропаткин, вступивший в командование армией, вздохнул свободно, узнав, что кавалерия в безопасности. Но зато между кавалерией и японцами образовалось важное препятствие — это река Ялу, которая делала невозможным соприкосновение и связь с противником, поэтому все его действия и намерения оставались для русской армии неизвестными. Целый месяц русская армия была лишена «слуха и зрения» вплоть до того времени, когда под Тюренченом произошло неожиданное столкновение с неприятелем; неудачный исход этого столкновения в значительной степени обязан отсутствию известий о противнике из-за отхода кавалерии.
Нет сомнения, что казаки Мищенко могли бы достигнуть большего успеха в Корее, если бы энергия их начальника не была парализована боязнью жертв. Это — вина, во всяком случае, не столько ген. Мищенко, сколько его высших начальников, которые в своих распоряжениях и приказаниях проявляли бесконечные колебания, никак не решаясь принять определённое решение и ответственность за возможные потери в кавалерии. Если бы ген. Мищенко даже уложил половину своего отряда, но ценой этих жертв добыл бы ценные сведения о неприятеле, уничтожил бы кавалерию противника и навел бы ужас на тыл и фланги японцев, — разве такие результаты не стоили бы принесённых жертв?…
Отступление Мищенко за Ялу было несчастной ошибкой и не может быть никоим образом оправдано. Если бы даже отряд Мищенко решился остаться перед фронтом 1-й японской армии, имея у себя в тылу важное водное препятствие без переправ, то всё же он ничем особенным не рисковал, так как при наступлении японцев он мог бы уклониться к северо-востоку, продолжая здесь действовать и наблюдать на фланге противника. Имея 18 сотен и 1 конную охотничью команду, ген. Мищенко вдвое превосходил численностью кавалерию 1-й японской армии, так что японцы были бы не в состоянии оттеснить его от действий на их правом фланге.
Ген. Драгомиров, этот учитель русской армии, обратился однажды к кавалерии со следующими яркими словами: «при вашей разведывательной деятельности будьте надоедливой мухой: прогонят её со лба, она садится на нос, прогонят её оттуда — она садится на ухо и т. д.». Кавалерия Мищенко, однако, исчезла со лба тогда, когда её никто ещё гнать не думал, и затем уже никакой попытки не делала укрепиться где-нибудь на другом месте для разведок…
Предположить, что отряд Мищенко, оставаясь к югу от реки Ялу, встретил бы затруднения в продовольственном отношении, нет оснований, так как отряд Мадритова, как сейчас увидим, оставался в Корее в течение 6 недель без всякой связи с армией, не встречая при этом никаких затруднений в продовольствии. Да если бы даже в действительности были встречены какие-нибудь затруднения н этом отношении, то нет сомнения, что, уклонившись по направлению Чжангзен-Фектонг или, в худшем случае, по направлению на Чжиозанг-Вивен, можно было всегда воспользоваться местными средствами этих значительных пунктов. Запасшись здесь продовольствием, кавалерия Мищенко опять могла появляться на флангах противника, не прерывая разведку и постоянно угрожая тылу японцев. Во всяком случае, эта кавалерия никоим образом не должна была переходить на правый берег Ялу ни на один день раньше, чем это было безусловно необходимо. То обстоятельство, что конница Мищенко бросила связь с противником, не будучи к тому безусловно вынужденной, является самой важной ошибкой в разведывательной деятельности кавалерии в течение этой войны.
После перехода Мищенко на правый берег Ялу он вошёл в связь с авангардом, действовавшим на Ялу и переименованным в это время в «Восточный отряд». Мищенко сам с 2-мя казачьими полками принял на себя оборону берега от устья Ялу к западу, а полковник Трухин со своим 1-м Аргунским и Уссурийским казачьим полками принял на себя охрану левого фланга Восточного отряда, к северу от Ялу. Так как к тому времени японцы достигли уже южного берега Ялу, то вся разведывательная деятельность конницы заключалась только в наблюдении за противоположным берегом реки; только в редких случаях русские разъезды осмеливались переправляться на левый берег.
Ближайшим последствием этого отступления кавалерии было то, что вступивший в командование армией в начале апреля ген. Куропаткин оказался в полной неизвестности относительно положения дел в Корее; также и начальник Восточного отряда, несмотря на то, что он находился лицом к лицу с неприятелем по ту сторону Ялу, не мог дать никаких сколько-нибудь достоверных сведений относительно расположения и численности противника и его намерений.
28-го апреля, т. е. за три дня до боя под Тюренченом, Куропаткин был уверен, что в Корее сосредоточена вся 1-я японская армия в составе 4-х дивизий, а также часть 2-й армии, о составе которой ровно ничего не знали. В действительности, однако, в конце апреля, кроме 3-х дивизий 1-й армии Куроки, ни один японец не высадился ещё на материк. Разведка и выяснение обстановки казались поэтому Куропаткину «в высшей степени желательными».