Около полудня 1½ батареи у Тюренчена открыли огонь против японской пехоты, показавшейся со стороны Видчжу. Вслед за этим ген. Трусов доносит, что им «отбита атака японцев, предпринятая сильной колонной против Тюренчена». Это донесение ген. Трусова, как и позднейшее его донесение о том, что «два-три японских полка находятся в движении на Лизавен», заставили ген. Засулича занять войсками все участки позиции на Ялу. Ген. Трусову он отправил на подкрепление 2-й батальон 11-го и 8-ю роту 24-го Восточносибирских стрелковых полков и, вместе с тем, он указывает ген. Трусову направить в Цингоу 22-й полк с 1-й батареей для прикрытия его левого фланга. Вслед за тем он предписывает ему «упорно оборонять свою позицию и отступать на Люшигоу только с боем»…
Ген. Трусов был, однако, иного мнения. Он доносит начальнику Восточного отряда после полудня, что «оба японских полка, направляющихся на Лизавен, отрезают ему путь отступления на Люшигоу»: поэтому он прибавляет в своём донесении[ 2 6]: «ввиду полученных мною лично устных инструкций от командующего армией не ввязываться в серьёзный бой с противником я решил отступить на 7-й этап». Ген. Трусов не получил на это донесение никакого ответа. Вечером он ещё раз доносит начальнику Восточного отряда, что «атаку японцев на Потетынза надо ожидать через несколько часов», и тогда он неизбежно будет вынужден предпринять отступление, так как ему невозможно обороняться. Этим его судьба была решена окончательно.
28-го апреля, т. е. за три дня до боя под Тюренченом, прибыл ген. Кашталинсшй со своим штабом, чтобы принять командование войсками от ген. Трусова, который вместе со своим штабом был отправлен в резерв в Тензи[ 2 7]. Но и оттуда ген. Трусов через два дня был отозван в Ляоян. На место Трусова был назначен только что прибывший вновь назначенный командир бригады ген. Яцынин, который принял командование над 6-й Восточносибирской стрелковой дивизией и резервом в Тензи. Но и ген. Яцынин был болен не менее ген. Трусова: у него был серьёзный порок сердца, пешком ходить он не мог, а верхом мог ездить только шагом.
Конечно, ген. Трусов был больной человек, поэтому ему до некоторой степени можно многое извинить, но не только в нервозности кроется причина его образа действий.
Мы видим здесь, какое гибельное влияние на ход событий имело отсутствие твёрдой воли и вполне определённой цели в верхах армии, что отражалось на настроении помощников, в особенности на тех, которые и без того были сами по себе слабохарактерны.
Про операционный план Куропаткина, в основе которого имелось в виду отступление на Харбин, давно уже шли обширные толки и слухи во всей армии; говорят, что вслед за прибытием командующего армией в Харбин он обратился, будто бы, к своим адъютантам стакой фразой: «Скоро мы опять сюда вернёмся». Во всех указаниях ген. Куропаткина начальнику Восточного отряда сквозит уже опасение ожидаемого поражения; лично он сам передаёт инструкции войсковым начальникам в обход ответственных высших начальников, как мы это видим в отношении ген. Трусова, которому Куропаткин передаёт лично инструкцию не ввязываться в бой, обходя старших начальников этого генерала. Неудивительно поэтому, что ген. Трусов был поглощён заботой, главным образом, о безопасности своей собственной и своих войск.
В то время, когда японцы вполне мирно и без всяких помех со стороны противника подготовляли свой переход через Ялу и обход левого фланга русской позиции, многочисленная русская конница ничего не предпринимала, чтобы сколько-нибудь разведать о действиях японцев. Тем временем ген. Куропаткин 29-го апреля направил из Мукдена оставленный там 23-й Восточносибирский стрелковый полк через Ляоян, Саймадзы и Куаньдянсянь для подкрепления Восточного отряда. Как мало командующий армией был осведомлён о готовящейся в ближайшие дни форсированной переправе японцев через Ялу, видно из следующего его указания, данного ген. Засуличу относительно 23-го полка, в котором он пишет: «Прибытие 23-го полка (которого едва ли можно было ожидать ранее 10-го мая) следует использовать для того, чтобы ослабить разбросанность 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии, и с этой целью собрать в Тензи под командой начальника дивизии 7 или, по крайней мере, не менее 6 батальонов»…
В то время, когда 29-го апреля 12-я японская дивизия начала переправу через устье около Анбихо, находившийся там отряд Лечицкого стал отступать на север; в то же время ген. Засулич, оставаясь в полной неизвестности относительно начатого обхода левого фланга русской позиции, решил для уяснения положения предпринять усиленную рекогносцировку. С этой целью им были назначены 2-й батальон 22-го полка, 2 конно-охотничьих команды и 2 орудия под начальством генерального штаба подполковника Линде. Эта рекогносцировка была направлена на высоты между Тигровой горой и Лизавен, а также на высоту «Тигр».
По своим результатами эта рекогносцировка ничего не выяснила; всё дело ограничилось тем, что отряд полковника Линде опрокинул японскую сторожевую роту, которая была выставлена для прикрытия постройки моста с острова Кюрито на правый берег около Гузана; но на следующий день, однако, эта рота опять возвратилась на своё место, так как отряд Линде вынужден был отступить, встреченный артиллерийским огнём с Тигровой горы, которым был отброшен на восточный берег реки Эйхо.
Таким образом, и эта усиленная рекогносцировка ровно ничего не выяснила относительно обхода левого фланга русской позиции 12-й японской дивизией. Это мелкое предприятие русского отряда, о котором в своё время так много нашумели — говорили даже об обращении в бегство 2 японских батальонов, — характерно по некоторым своеобразным приёмам ведения боя. Так, упомянутый выше русский офицер генерального штаба (капитан Свечин), принадлежавший штабу 6-й стрелковой дивизии и наблюдавший эту рекогносцировку с телеграфной горы, так описывает этот бой: «Пехота энергично двинулась вперёд… Боевому порядку противостояла только одна японская рота, которая вскоре была вынуждена отступить на Потетынзу исключительно благодаря действию артиллерийского огня со стороны Гузана, где была расположена батарея полковника Покотилло. Наступление пехоты прикрывалось конно-охотничьими командами, которые галопом неслись впереди стрелковых цепей, по временам спешивались и открывали огонь. Это была совсем исключительная «эффектная» картина, жаль только, что такой образ действий возможен лишь в таких случаях, когда нет неприятеля.
Тем не менее, благодаря тому, что охотничьи команды, хотя ничего и не выяснив, поработали в этой фронтальной атаке, они должны были отдыхать после этого боя, так что 30-го апреля и 1-го мая, т. е. в дни, когда происходили наиболее важные бои, некому было нести ни службу связи, ни разведочную, ни охранительную… Вся эта рекогносцировка представляет собою в сущности только мелкое предприятие, притом такого характера, которое для неспособных, но ловких начальников получает вид активной деятельности на фоне общей пассивности и недостатка предприимчивости, при готовности в случае надобности принять на себя ответственность».
30-го апреля открыла огонь сосредоточенная артиллерия 1-й японской армии, имевшая 20 тяжёлых полевых гаубиц, предназначенных специально для прикрытия переправы через Ялу и для подготовки дальнейшего наступления 12-й дивизии по направлению на Видчжу, Гузан и со стороны островов. Огню этих гаубиц вскоре подвергся Тюренчен, и небольшое число русских орудий, находившихся у этого пункта, вынуждены были замолчать.
Несмотря на действия японцев, ген. Засулич всё ещё не видел серьёзного намерения с их стороны в этом направлении. Упомянутый выше капитан Свечин, присутствовавший ранним утром при бомбардировке Тюренчена, отправился 30-го апреля в Тензи, где спокойно в это время находился ген. Засулич, которому он и доложил о положении дела. Но когда Свечин начал излагать вынесенные им впечатления, ген. Засулич резко прервал его словами: «Вы распространяете ложные слухи, капитан! Как вы можете рассказывать подобные вещи! У нас ведь нет потерь, дух войск превосходен. Наша артиллерия подавляет огонь японской артиллерии»…