Если этого не случилось и армия Куроки, двигаясь вперёд слишком медленно и осторожно, 6-го мая только достигла Фынхуанчена и здесь оставалась полтора месяца в полной бездеятельности, то, независимо от продовольственных затруднений, объясняется это тем, что ещё при выступлении в поход японцы никак не рассчитывали встретить со стороны противника такой пассивный образ действий; поэтому они никак не решались, до высадки остальных двух японских армий, двинуть вперёд изолированную армию Куроки, которой могла угрожать опасность со стороны значительно более сильного противника.
Действительно, положение 1-й японской армии, несмотря на одержанную победу на Ялу, было весьма опасное. Армия Куроки в составе З-х дивизий была в Манчжурии совершенно изолированной, лишенной всякой надежды на скорое получение откуда-нибудь поддержки. Только 5-го мая началась высадка — притом на расстоянии свыше 200 километров от армии Куроки, в бухте Янтува — первого эшелона 2-й японской армии, продолжавшаяся 10 дней. Если бы японцы имели против себя энергичного противника, то желание Куропаткина, чтобы «ни один японец не вернулся к себе на родину», могло бы легко осуществиться.
Но какая польза от этих желаний, если Куропаткин ничего не делал для того, чтобы осуществить их на деле? Можно ещё понять, что Куропаткин не воспользовался изолированным положением 1-й армии Куроки и не предпринял против него энергичное наступление, чтобы загладить тяжёлое впечатление первого поражения на Ялу; действительно, русский полководец был далёк от всякой мысли о наступательных действиях; он был озадачен первыми событиями на театре войны; к тому же ничего не было заранее приготовлено для наступления через горы, а, главным образом, положение противника и обстановка представлялись ему в тумане: не удалось до того времени установить даже состав 1-й японской армии, силы которой продолжали всё ещё оценивать слишком высоко; к тому же высадку 2-й армии можно было ожидать в любом пункте побережья и во всякое время. При таких условиях требовались необыкновенная сила воли и мужество, чтобы предпринять наступательные действия против армии Куроки. Но непростительно со стороны русского командующего армией, что он ни на что не мог решиться во время начавшейся высадки 2-й армии.
Бесконечные колебания Куропаткина в принятии какого-нибудь решения для действий против японцев в период, следовавший за боем под Тюренченом, можно объяснить, отчасти, также и недостатком разведочных сведений о противнике, которые могла доставить русская кавалерия, как мы это видели выше за всё время с начала войны.
После боя на Ялу русская конница имела возможность войти снова в соприкосновение с неприятелем, потерянное ею с конца марта, и, таким образом, ориентировать командующего армией относительно положения японцев. Но ни разу в этом отношении со стороны конницы не было сделано серьёзной попытки.
Как на причины бездеятельности русской конницы указывают на трудные условия местности, а также на слабую тактическую подготовку казаков для этой боевой деятельности. Что касается трудных условий гористой местности, то, как увидим ниже, казаки показали себя не лучше, а даже ещё хуже, в местности, вполне открытой и равнинной.
Негодность же казаков, в особенности второочередных полков, в отношении боевой подготовки проявилась с такой ужасающей ясностью, что вырвавшаяся впоследствии у одного французского писателя фраза относительно набега Мищенко на Инкоу — что «это банкротство всего казачества», — может быть с полным правом приложима ко всей боевой деятельности казаков в эту войну.
В действительности, однако, бездеятельность русской конницы не может быть объяснима только недостаточной боевой подготовкой казаков и слабостью материальной части. Главная причина и в данном случае, как и во многих других случаях безуспешности действий русской армии в эту войну, объясняется недостатком инициативы у начальников и отсутствием понятия о задачах конницы.
Если проследить действия кавалерийских начальников русской конницы в период, следовавший после Тюренченского боя, то не трудно будет убедиться, что если бы они обладали положительными качествами, требуемыми от кавалерийских начальников, то они могли бы сделать гораздо больше даже с тем плохим кавалерийским материалом, который был у них в руках.
Генерал Мищенко и полковник Трухин имели в своём распоряжении казачьи полки 1-й очереди, т. е. войска, которые уже в мирное время состоят на действительной службе и могут притом считаться наилучшим образом приспособленными для действий на этом театре войны. Что же, однако, эти начальники сделали как во время боя, так и после боя под Тюренченом для исполнения возложенных на них обязанностей?
Полковник Трухин, которому была вверена охрана левого фланга Восточного отряда, в последних числах марта своими донесениями, лишёнными всяких оснований, вводил только в заблуждение начальника этого отряда относительно намерений японцев; он вместе со своими казаками поспешно отступил на север через Куандяньсянь и далее на Саймадзы, как только первый японец переправился через Ялу и появился на вверенном ему участке. Именно в ту минуту, когда было в высшей степени важно войти снова в соприкосновение с неприятелем, полковник Трухин исчезает, нисколько не заботясь ни о связи с собственными войсками, ни об охране фланга Восточного отряда, ни о наблюдениях над неприятелем.
Мищенко, пользовавшийся репутацией наилучшего кавалерийского начальника на театре войны, должен был со своими войсками оборонять побережье Кореи от устья Ялу до Бидзево. Появление японских кавалерийских разъездов у Татунгоу приводит его к заключению, «что дальнейшее наблюдение за побережьем становится невозможным», вследствие этого он обнажает это побережье от всякого наблюдения как раз в то время, когда готовилась высадка 2-й японской армии.
Когда затем Мищенко было доверено наблюдение за дорогой, ведущей из Дагушаня в Хайчен, он ввёл в заблуждение командующего армией совершенно неосновательными донесениями, что главные силы 1-й японской армии находятся в наступлении по направлению на Сиюян-Хайчен. В предположении, что японцы 12-го мая займут Сиюян, Мищенко со всем своим отрядом покидает 11-го мая этот город, который он проходит безостановочно, не будучи нисколько теснимым противником, и останавливается только у Удиатуня,
При этом в действительности на расстоянии около 60 километров кругом этого пункта не было никаких сколько-нибудь значительных японских сил; 1-я японская армия оставалась неподвижно в Фынхуанчене, а к востоку от Бидзево не высадился ещё ни один японец.
Поэтому совершенно непонятно, каким образом командующий армией, которого совершенно не удовлетворяла разведывательная деятельность 7 казачьих полков в районе Фынзяолинских гор, мог писать 16-го мая своему начальнику штаба такую фразу: «Пока генерал Мищенко находится при казаках, мы получаем отличные ценные сведения».
Ввиду того, что противник не показывался, Мищенко был снова выдвинут 17-го мая до Сиодзыхоге для разведок по направлению на Фынхуанчен. 20-го мая он получил донесение от 19-го числа от сотни, выдвинутой по направлению к Дагушаню, что 19-го числа у этого пункта началась высадка японцев. Это ценное сведение он получил, однако, не благодаря своим распоряжениям, потому что вслед за получением этого донесения, предвидя атаку на его отряд с восточной стороны, Мищенко приказывает упомянутой сотне возвратиться обратно на Сиодзыхоге. Это приказание, которым прерывалось наблюдение за Дагушанемь, было, однако, передано сотне слишком поздно, поэтому она ушла ещё дальше вперёд и 20-го мая неожиданно наткнулась на неприятельский бивак у Ситучиндза, после чего была совершенно рассеяна.
Наблюдение за Дагушанемь после того было совершенно прервано, так что командующий армией оставался при чрезвычайно смутных сведениях о силе и составе войск, которые высаживались у этого пункта. 26-го мая Мищенко двинулся обратно к северу от Сиюяна, введённый в заблуждение неосновательными донесениями о движении японцев из Салидзайпудза на Кюлюндзы. Точно также и в дальнейшей деятельности отряда Мищенко трудно найти какое-нибудь проявление настоящего кавалерийского духа в командовании конницей или какое-нибудь понимание этой последней своих боевых задач.