Здесь мы тоже встречаемся с вполне безосновательными сведениями, которые доносились, однако, с полной определённостью и категоричностью; так, например, 16-го мая от командира 1-го драгунского полка было получено ложное донесение о высадке японцев в Сянбайдцы на берегу Ляодунского залива и о движении их на Кайпинг. Это донесение вызвало необходимость со стороны командующего армией принять весьма поспешные меры, которые оказались совершенно излишними.
Генерал Самсонов,командир Уссурийской казачьей бригады, пользовавшийся также репутацией выдающегося кавалерийского начальника, получил приказание в середине мая принять командование над конницей на южном фронте. Но, несмотря на то, что эта конница Самсонова имела на своей стороне значительное превосходство в силах, мы всё же не видим с её стороны энергичной попытки в последовавшем сражении под Вафангоу 30-го мая и 3-го июня опрокинуть слабую кавалерийскую бригаду ген. Акияма, силы которого ген. Самсонов значительно преувеличивал, и тем расчистить себе направление для разведок на юг.
7-го июня в командование Сибирской казачьей дивизией вступил генерал Симонов,на которого была возложена разведка на южном фронте, где у него имелось 16 сотен и 6 орудий. Несмотря на то, что японская кавалерия тем временем была вынуждена наступлением корпуса Штакельберга против Вафангоу отступить обратно без боя к своей пехоте до Порт-Адамса, русская конница всё же не могла доставить генералу Штакельбергу никаких сколько-нибудь достоверных сведений о силе и составе неприятельских войск; между тем русская конница могла беспрепятственно дойти до района Вафан и здесь усилиться ещё авангардом 1-го Сибирского корпуса (1-м и 2-м стрелковыми полками, 1 сотней и 1 батареей) и войти в непосредственное соприкосновение с неприятелем. Основания, по которым история русского генерального штаба считает безуспешной эту деятельность русской конницы в этом районе, плохо выдерживают критику.
Эти основания, приписываемые затруднениям местности и другим, заключались на самом деле всё в том же слабом понимании конницей своих кавалерийских задач; вместо того, чтобы захватить в собственные руки инициативу действий, искать столкновения с противником то здесь, то там, стараться прорвать его линию аванпостов, заставить его развернуть свои силы, русская конница сама растягивалась к тонкую оборонительную линию и думала только о том, чтобы «предотвратить возможность прорыва своей линии противником», подчиняясь, таким образом, всецело воле неприятеля. Образцом непонимания сущности и задач кавалерии может служить донесение ген. Симонова ген. Штакельбергу от 11-го июня, в котором он высказывает такой взгляд, что в разведывательном отношении посылка вперёд кавалерийских разъездов не обещает никакого успеха, что необходимо систематически действовать против правого фланга японцев значительными силами: «только постепенно приближаясь к позиции противника и сильно укрепляя каждый занятый шаг нашей собственной позиции, при содействии многочисленной артиллерии, включая осадные орудия, мы будем в состоянии, наконец, пробить эту стену, перед которой находится мой слабый отряд»…
Мы видим, таким образом, что было бы напрасно искать какие-нибудь заключения из деятельности русской конницы в Русско-японскую войну. Такая конница, начальникам которой недостает инициативы, которые не воодушевлены кавалерийской лихостью и призывают на помощь даже осадную артиллерию для выполнения своих кавалерийских задач — такая конница будет служить только бесполезным балластом на войне и не имеет никакого права на существование. Только такая кавалерия, в которой жив подлинный дух конницы и которая готова всегда на самопожертвование, сумеет и в будущем преодолевать всякие препятствия и доставлять своей армии ценные сведения.
Нет сомнения, что положение Куропаткина было затруднительно ввиду отсутствия разведывательных кавалерийских сведений о неприятеле. Но на войне все, вообще, решения приходится большей частью принимать «в тумане большей или меньшей неизвестности»; если же полководец будет дожидаться полного выяснения обстановки, то он никогда не будет в состоянии предписывать свою волю противнику и не может рассчитывать на достижение важных результатов. Туман неизвестности можно разорять не медленными и осторожными действиями, а собственным почином и смелым порывом, чего в действиях Куропаткина не найдём.
5-го мая вечером Куропаткин получил донесение от конно-охотничьей команды 13-го стрелкового полка, что в тот же день началась высадка японских войск в бухте Янтува. Это донесение, полученное им по телеграфу, давало ему возможность составить себе понятие, хотя бы и приблизительное, о положении и намерении противника, несмотря даже на отсутствие из других источников более достоверных сведений о силах неприятеля.
Действительно, обстановка представлялась в следующем виде: со стороны Ялу надвигалась японская армия, вслед за Восточным отрядом, и к этому времени достигла Фынхуанчена, хотя состав и силы этой армии и не были точно известны, всё же можно было предположить, что силы эти не могли быть особенно значительны, если принять во внимание медленное движение неприятеля и трудные условия местности. Во всяком случае можно было надеяться задержать дальнейшее наступление в этом направлении японской армии на более или менее продолжительное время посредством усиленных войск Восточного отряда, оборонявших горные перевалы на Фынзяолинском хребте.
2-я японская армия высаживалась на расстоянии 250 километров, в бухте Янтува. О составе и силах этой армии ничего не было известно. Всё же не могло быть сомнения, что для высадки хотя бы даже одного корпуса войск требовалось несколько дней, даже не принимая во внимание свирепствовавшего в это время, 6-го мая, тайфуна. Поэтому можно было предположить, что в упомянутой бухте высадились пока только незначительные силы. Необходимо ещё иметь в виду и то, что место высадки находилось только на расстоянии 45 километров от Кинчжоу, где находился генерал Фок с 15 батальонами 4-й Восточносибирской дивизии, который мог рассчитывать ещё на подкрепление из числа 19 батальонов, находившихся в не осаждённом тогда Порт-Артуре. Железная дорога, ведущая из района сосредоточения Манчжурской армии к югу у Порт-Адамса, была удалена от места высадки японцев всего только на расстоянии 25 километров.
Какие ещё сведения нужны были Куропаткину — хотя бы и при отсутствии всяких иных точных известий — чтобы двинуться навстречу неприятелю «с полной готовностью ринуться в бой».
В феврале 1814 года Наполеон получил донесение о движении Шлезвигской армии между рр. Марной и Аубэ на Париж: «Во всём остальном была полнейшая неизвестность. Необходимо иметь в виду, что в положении Наполеона каждый неверный шаг с его стороны мог легко повести к его гибели… Он чувствовал инстинктивно, что успех будет на стороне того, кто захватит в свои руки инициативу действий… Как постоянно на войне, судьба всегда награждает более смелого, так и захват почина должен быть тоже вознаграждён… Наполеон двинулся поэтому прямо вперёд, зная, что он этим предписывает противнику свою волю».
Но не только Наполеон или какой-нибудь другой полководец «из больших капитанов» действовал бы так в этой обстановке; нет сомнения, что так поступил бы и всякий начальник, воспитанный сколько-нибудь в духе инициативы и самодеятельности.
Точно также и Куропаткин — даже после того, как он часть 1-й Сибирской дивизии отправил как резерв в Ляоян и обе пехотные бригады 31-й и 35-й дивизий (16 батальонов) и казачью дивизию Ренненкампфа отправил для усиления Восточного отряда и береговой обороны участка Ташичао-Инкоу — он всё же для наступления на юг мог располагать 3 дивизиями 1-го Сибирского корпуса и 5-й Восточносибирской стрелковой дивизией; эти дивизии могли быть в течение нескольких дней передвинуты по железной дороге к Порт-Адамсу или к Вафангоу и здесь, соединившись с 40,000 войск ген. Стесселя на Квантунском полуострове, нанести решительное поражение японцам, высаживавшимся в бухте Янтува. Если бы здесь Куропаткин одержал победу, то и армия Куроки была бы вынуждена быстро очистить Манчжурию, если бы только она не желала рисковать полным своим уничтожением.