Предполагая далее, что упадок духа Стесселя является только временным и проходящим, Куропаткин прибавляет дальше в своей телеграмме требование, чтобы Стессель «сам подавал личный пример мужества» и позаботился о том, чтобы и его подчинённые «от низшего до высшего были воодушевлены сильной волей и решимостью умереть или побудить… Иного решения нет. При твёрдом намерении победить или умереть Порт-Артур будет служить источником славы для России и русской армии»… Трудно не согласиться с заключительными словами этой телеграммы.
Но что же сам Куропаткин дал, чтобы всех своих подчинённых, от низшего до высшего, воодушевить твёрдой волей и решимостью побудить или умереть?! Ведь все его неудачи, от начала до конца войны, происходили только от того, что сам он никогда не вдохновлялся решимостью победить или умереть!
Наместника, однако, телеграмма Стесселя ещё больше обеспокоила за судьбу Порт-Артура. Вследствие этого он ещё раз дает указания Куропаткину, что крепость Порт-Артур «нуждается не только в сильной, но и немедленной помощи». Но так как он заранее видел, что он не может надеяться на авторитетность своего приказания, чтобы склонить командующего армией к немедленному наступлению, то он опять старается найти поддержку в Петербурге, за которой он обратился 4-го июня при представлении телеграммы, полученной от Стесселя, прося указаний Его Величества.
В тот же день военный министр представил Государю на подпись ответную телеграмму на имя наместника, в которой указывается: «принять самые решительные меры, чтобы отвлечь японские войска от Порт-Артура».
В этой телеграмме не указывается «ни образ действий, ни направление наступления, а также и средства для осуществления поддержки Порт-Артура, так как всё это предоставляется личному усмотрению, которое Я доверяю главнокомандующему»; тем не менее в телеграмме выражено мнение, что, принимая во внимание оценку обстановки на театре войны, надо признать, что наступило время для перехода Манчжурской армии к активной деятельности. Заключение телеграммы гласило следующее: «Передайте генерал-адъютанту Куропаткину, что возлагаю на него ответственность за участь Порт-Артура».
Таким образом, вопрос о немедленном наступлении на юг был решён: потому что, хотя в телеграмме и указывалось, что не предрешается образ действий для выручки Порт-Артура, тем не менее из этой телеграммы не оставалось сомнения, что высшие власти в Петербурге склоняются на сторону адмирала Алексеева.
Что так же понимал это и адмирал Алексеев, видно из того, что 5-го июня он передал эту телеграмму командующему армией для сведения и исполнения и вместе с тем 6-го июня послал ему директиву для движения к Порт-Артуру, которую он начинает словами: «Для исполнения Высочайшей воли, переданной в телеграмме от 4-го июня»…
Куропаткину не оставалось сомнения, что трудно будет дальше оттягивать переход к наступлению. Если он придерживался взгляда, что такое наступление будет гибельно для армии, то его святая обязанность была настоять на своей отставке; если же он этого не сделал, то он должен всецело нести ответственность за выполнение этого наступательного плана. Взявшись за наступление, он должен был вести его со всеми силами и с твёрдой решимостью победить или погибнуть с честью.
Но для такой решимости у Куропаткина опять не хватило силы воли. Он сделал худшее из того, что мог сделать полководец на его месте.
Без внутреннего желания, а под внешним давлением он взялся за выполнение чуждой задачи, сделав её своею. И начал он это выполнять медленно и полумерами, которые таили уже в себе зародыш неудачи.
После прибытия на театр войны 4-го Сибирского корпуса Куропаткин имел между Ляояном и Кайпингом 6 дивизий, к которым подходили ещё части 1-й Сибирской дивизии; кроме того, во вторую половину июня ожидалось ещё прибытие в Ляоян 10-го армейского корпуса из России. Если бы даже командующий армией пожелал оставить сильное прикрытие для безопасности Восточного отряда, а также сильный заслон против высаживавшейся в Дагушане 10-й японской дивизии, то он всё же мог бы собрать, по крайней мере, 4 дивизии для наступления на юг, которые при действиях энергичных и решительных даже и теперь могли бы достигнуть важных результатов, в особенности, если бы ещё и ген. Стессель со своими 34 батальонами ринулся на стоявшие против него 2 японские дивизии, растянутые тонкой линией по длинному фронту.
Таково было и намерение наместника, который в данной им 6-го июня директиве для наступления к Порт-Артуру требовал, чтобы наступление было ведено «не менее, чем 4 дивизиями, силой, по крайней мере, в 48 батальонов… Двинуться быстро и решительно… Затем, ввиду значительного превосходства численности нашей кавалерии, воспользоваться ею в широких размерах; для прикрытия же против противника, находящегося у Фынхуанчена, оставить достаточные силы».
Звучит точно насмешка, когда Куропаткин «для исполнения директивы» доносит, что он для наступления к Порт-Артуру под командой генерал-лейтенанта Штакельберга может собрать только 1-й Сибирский корпус и 2-ю бригаду 35-й пехотной дивизии; всего 32 батальона, 100 орудий и 22 сотни.
Конечно, Куропаткин при этом совсем не принимает во внимание упомянутые выше бригады для наступления на юг, для каковой цели он полагает возможным воспользоваться только 32 батальонами, в то время, как для прикрытия тыла против армии Куроки и против Дагушаня, где высадилась 10-я японская дивизия — т. е. против всего 48 японских батальонов — он оставляет весь 4-й Сибирский корпус, 5-ю Восточносибирскую стрелковую.дивизию, 2-ю бригаду 31-й дивизии и часть 1-й Сибирской дивизии, всего, включая Восточный отряд, свыше 80 батальонов;да ещё, кроме того, кавалерийские отряды Ренненкампфа и Мищенко, остающиеся без применения для наступления, а затем во вторую половину июня, как сказано, прибывала ещё во главе 10-го армейского корпуса 1-я бригада 31-й пехотной дивизии (8 батальонов)!…
Распоряжения Куропаткина не удовлетворили наместника. Он делает командующему армией ряд представлений; но ему всё же не удается настоять на своём. Куропаткин, со своей стороны, вместо того, чтобы действовать, тратил время на длиннейшие представления наместнику от 8-го и 11-го июня, в которых он ему излагает весь ход операций с самого начал а войны, а также разбирает обороноспособность Порт-Артура.
Он в этих донесениях упрекает наместника в последовавшей у него перемене взглядов и поясняет, что «выделение отряда в 48 батальонов для наступления на юг, с оставлением для прикрытия тыла всего только 62 батальонов… противоречит как указаниям самого наместника об оставлении позади надёжной охраны для прикрытия наших сообщений против армии Куроки, точно так же и Высочайшему приказанию, «чтобы на месте решительного столкновения с противником», которое, по мнению Куропаткина, предстояло с армией Куроки, «сосредоточить достаточные силы». До сих пор я действовал, точно придерживаясь Высочайше одобренного плана войны. Переход к активным действиям до выяснения направления действий и сосредоточения главных сил противника противоречит упомянутому общему операционному плану».
Наместник, со своей стороны, воздержался от возражений, «не находя целесообразным обострять взаимные отношения обменом подобными письмами полемического характера», указав вместе с тем, что он в будущем подобные письма Куропаткина, вместе со своими собственными пояснениями, будет представлять на Высочайшее усмотрение. Таким образом, мы видим, что оба полководца, прикрываясь авторитетом Государя, воздерживались всё-таки от принятия твёрдых решений и уклонялись в то же время от решительных действий.
В своём отчете Куропаткин высказывает следующее: «несмотря на моё указание, что мы ещё недостаточно подготовлены для активных действий, потому что из ожидавшихся для подкрепления 12 дивизий прибыла только одна… всё же приказано было предпринять наступление, которое кончилось 14-го июня поражением под Вафангоу, так как оно было предпринято с недостаточными силами». Но кто же более всех виноват в том, что наступление было предпринято с недостаточными силами? Кто же, как не он сам, должен нести ответственность за поражение под Вафангоу?