Расчёт выступления колонн, по-видимому, был сделан неправильно: по меньшей мере, трудно понять, почему колоннам было указано выступить уже в 10 часов вечера, тогда как имелось в виду атаковать противника только с рассветом, как это и случилось на самом деле. Производство всей этой атаки ночью, как было упомянуто выше, можно оправдать только желанием застигнуть противника врасплох; но это было возможно лишь в том случае, если бы колонны дошли незаметно до линии передовых постов японцев, сбили их одним ударом и по их следам, на плечах самих постов, ворвались на позиции неприятеля. Поэтому раз начатое наступление никоим образом не могло быть прервано, как только выяснилось, что оно обнаружено передовыми постами. Если же имели в виду атаковать позиции только на рассвете, то незачем было назначать так рано час выступления. В действительности наступление русских оказалось для японцев совершенно неожиданным; но когда полковник Лечицкий остановился почти на целый час перед передовыми постами японцев, чтобы дождаться рассвета[ 7 2], то противник оказался в состоянии принять заблаговременно необходимые меры для отражения атаки, потому что получил от своих сторожевых караулов своевременно извещение о появлении колонны Лечицкого.
В 3¼ часа ночи, ещё при полной темноте, полковник Лечицкий начал движение в атаку со стороны Лидиапуза. Развертывание колонны пришлось производить на гористой местности, поросшей мелким кустарником, что происходило очень медленно: один батальон (3-й батальон 34-го полка), который должен был образовать левый фланг боевой линии, заблудился в темноте и был обнаружен только в 8 часов утра.
Тем временем 30-й пехотный полк японцев с 2 батальонами и 1 батареей заняли многочисленные стрелковые окопы, расположенные несколькими ярусами на склонах гор по обе стороны Модулинского перевала: в то же время 2 роты расположились на южном массиве, приготовившись заранее встретить батальон Горайского, который был в пути с 9½ часов вечера.
С рассветом двинулся в атаку прежде всего отряд полковника Лечицкого, который очень скоро достиг кумирни, отбросив находившиеся там передовые посты японцев, но вызвал против себя пехотный и артиллерийский огонь со стороны высот около перевала. Дальше эта колонна продвинуться не могла, потому что она не имела в своём распоряжении артиллерии; кроме того, колонна стала поражаться фланговым огнём со стороны массива южнее перевала, занятого упомянутыми 2 японскими ротами.
Тем временем ген. Кашталинский продвинулся со своим резервом до Лидиапузы, откуда он в 5½ в часов утра послал на поддержку полковнику Лечицкому 2-й батальон 9-го стрелкового полка с 1 конной батареей; это была единственная поддержка, оказанная полковнику Лечицкому, которая, как сейчас увидим, своей цели не достигла, так как полковник Лечицкий воспользоваться этой поддержкой не мог. Когда ген. Кашталинский получил донесение от командира 9-го стрелкового полка, что посланный для поддержки полковника Лечицкого 2-й батальон на пути к кумирне был встречен огнём со стороны массива южнее перевала, то он двинул от своего правого фланга по направлению к этому массиву ещё 5 рот. В резерве у ген. Кашталинского оставалось только 4 батальона, которые он до конца боя не хотел выпустить из рук, ввиду «невыяснения боевой обстановки», а также потому, что граф Келлер в своей инструкции предостерегал его не надеяться на отрядный резерв.
Как излагает граф Келлер в своей боевой реляций, в 6 час. 30 мин. ген. Кашталинский вызвал его к телефону и сообщил ему, что его справа обходят японцы, что он израсходовал уже большую часть своего резерва и находится поэтому в чрезвычайно трудном положении. Это донесение обнаруживало, по-видимому, тайное желание ген. Кашталинского получить приказание об отступлении. При таком недостатке стремления со стороны начальников колонн к достижению поставленной им цели отряд полковника Лечицкого трудился совершенно напрасно.
Со 2-м батальоном 9-го стрелкового полка и конно-горной батареей, двинутыми на поддержку Лечицкого, с целью выбрать позицию для артиллерии направился полковник Шверин, командир 3-й Восточносибирской стрелковой артиллерийской бригады. Полковник Шверин нашёл, что расположенная на перевале японская батарея лежит за пределом досягаемости огня конно-горной батареи[ 7 3]; вместе с тем он нашёл выгодную позицию для полевой батареи, вследствие чего он отправил сейчас же к ген. Кашталинскому своего ординарца с просьбой прислать ему полевую батарею его бригады; ген. же Кашталинский оставил эту батарею в общем резерве и вместо того, чтобы направить её для поддержки полковнику Лечицкому, послал её в Тавуан под прикрытием 2-х рот 11-го стрелкового полка, лишившись, таким образом, поддержки этой единственной из 10 батарей, которая могла принять участие в атаке. Туда же в Тавуан была отправлена и конно-горная батарея. Ген. Кашталинский утверждает, что ему донесение полковника Шверина было передано не ясно; но если бы он даже и получил донесение, что при авангарде не имеется никакой артиллерийской позиции, всё же это не должно было служить основанием, чтобы отправить артиллерию в общий резерв за Лянхе.
Причина этого факта объясняется больше всего постоянным опасением начальников потерять батареи, вследствие этого они постоянно старались поместить их наиболее безопасно. Конечно, находясь далеко в тылу, батареи были в безопасности, но оставались в резерве в полной бездеятельности.
Отряд полковника Лечицкого был, таким образом, лишён артиллерийского огня. После присоединения к нему 2-го батальона 9-го стрелкового полка и по возвращении 3-го батальона 34-го полка у него имелось в распоряжении около кумирни 5 батальонов.
Против него на укреплённой позиции у Мотиенлинского перевала был расположен 30-й японский пехотный полк с 1 батареей, на поддержку которым спешил батальон 29-го полка из Лянсангуаня.
Отряд Лечицкого не мог продвинуться вперёд, терпя в то же время значительные потери, в особенности от артиллерийского огня японцев; особенно большие потери терпел 1-й батальон 24-го полка, находившийся на правом фланге боевой линии, так как этот батальон был ближе других к позиции японцев и, кроме того, он оказался под фланговым огнём обеих японских рот, занимавших массив южнее перевала. В 8½ часов утра этот командир батальона приказал своей стрелковой линии податься назад, «имея в виду, собственно, загнуть назад свой правый фланг и расположиться на более укрытой от неприятельского огня позиции».
Но, по-видимому, все войска давно уже ожидали приказ об отступлении; ведь знали, что такое приказание 6удет, и рождался невольно вопрос — зачем же нести напрасные потери? Таким образом, это отступление 1-го батальона 24-го полка послужило сигналом для всей боевой линии, которая затем быстро и неудержимо отхлынула назад[ 7 4].
Как раз в это время, на основании полученного от ген. Кашталинского упомянутого выше тревожного донесения, граф Келлер сделал распоряжение, чтобы ген. Рябинкин двинулся с 33-м пехотным полком в Лидиапуза; сам он поспешил к кумирне, чтобы лично принять начальствование над войсками для атаки перевала; но, к сожалению, было уже поздно. Так как об общем отступлении граф Келлер ещё ничего не знал, то он по пути, у Лидипуза, приказал ген. Кашталинскому направить туда 33-й полк, который должен был прибыть для атаки массива южнее перевала.
Однако, когда в 9½ часов утра в Лидипуза прибыл 33-й полк, ген. Кашталинский предпочёл уехать назад в Тавуан, потому что «в тылу, в юго-западном направлении, были слышны артиллерийские выстрелы». По дороге в Тавуан он приказал подходившему полку занять позицию на высотах севернее и южнее Лидиапуза. Свой резерв в 4 батальона ген. Кашталинский забрал с собой и приказал 11-му полку занять позицию у Чиндиапуза, т. е. в тылу 33-го полка; в то же время 3-й батальон 9-го стрелкового полка, образовавший позднее прикрытие для возвращённых графом Келлером из резерва батарей, вместе с ними расположился на позиции к юго-востоку от Чиндиапуза. Сам же руководитель боя ген. Кашталинский вовсе покинул поле сражения…