После музыки Нина приходила домой и валилась без сил на диван.
– Какая Нина тихая стала! – удивлялись соседи. – Не слышно ее и не видно. Как мышка, да?
Конец мучениям положил дядя Вахо, которому Тома все-таки показала дочь – мол, на спину жалуется.
– Выйди, – велел он Томе, и та покорно вышла на кухню.
– Спина болит? – обратился он к Нине.
– Только когда музыкой занимаюсь. И голова тоже болит. И нога, правая, – добавила, чтобы уж наверняка, Нина.
– Понятно, – кивнул дядя Вахо, прощупывая Нине позвонки. – А как сильно болит?
– Очень сильно, – сказала Нина и стала внимательно разглядывать узор на босоножках.
– Совсем не хочешь музыкой заниматься? – ласково спросил ее дядя Вахо.
– Совсем. Так совсем не хочу, что… что… я боюсь тетю Лиану. У нее бородавка усатая… только маме не говорите.
Вахо улыбнулся и вышел к Томе на кухню.
– Ну что с ней? – обеспокоенно спросила та.
– Ничего. Все нормально. Немножко сколиоз, – ответил Вахтанг.
– О господи, а что делать?
– Пусть танцами занимается! Сколиоза точно не будет!
– Хорошо, Вахо, как скажешь, – кивнула Тома и тут же позвонила тете Лиане сказать, что у Нины сколиоз и музыкой она заниматься больше не будет.
Тетя Лиана так радовалась, что, когда Тома с Ниной пришли отдавать ноты, накормила их пахлавой, расцеловала и отпустила с богом. Себе она сварила кофе и долго смотрела в гущу, разглядывая тайные знаки – что ей готовит будущее. Будущее обещало новых учеников.
Нина с Натэлой учились вместе с первого по десятый класс в школе номер шесть, которая считалась лучшей в городе. Девочки друг друга ненавидели, но терпели, поскольку все десять лет просидели за одной партой. И даже если одна пересаживалась, то все равно возвращалась на привычное место, выстроив однажды отношения и диспозицию за партой и будучи не в силах делать это еще раз с кем-то другим. Все вокруг считали их лучшими подружками. Конечно, они были маленькими и многого не понимали. А если и догадывались о чем-то, то старались помалкивать.
Они, например, при такой тесной связи не ходили друг к другу в гости, что для их города – событие из ряда вон выходящее. Нинина мама, Тамара, терпеть не могла Мэри, мать Натэлы. Точнее, они старательно делали вид, что друг с другом плохо знакомы. Это девочки поняли быстро и никогда не говорили про дом. Если и общались, то только по поводу уроков. Хотя они вообще мало разговаривали – им это было и не нужно. Каждая умела читать настроение соседки по знакам, невидимым остальным. Если Натэла начинала выкладывать аккуратной лесенкой ручки и карандаши, добиваясь идеальной симметрии, значит, вчера мама опять на нее кричала, а то и отлупила. Если Нина пришла без учебника, значит, опять не спала всю ночь – рисовала в альбоме. И Натэла молча клала учебник на середину парты. Нину все любили, потому что любили ее маму – Тамару, а Натэлу – жалели из-за Мэри и Тариэла.
Натэла никогда не рассказывала Нине про родителей. Тома тоже не отвечала на вопросы дочери, когда та спрашивала про дядю Тариэла или тетю Мэри. Но из обрывков разговоров и сплетен соседок Нина смогла составить историю. Они с Натэлой учились уже в старших классах, и Нина по-другому посмотрела на свою подругу. Как будто вдруг увидела в ней свою одногодку, живого человека, с чувствами, мыслями, планами и желаниями.
Мэри, армянку по происхождению, Тариэл нашел в Ленинакане и заставил выйти за него замуж. Поговаривали, что силой. Тариэл в то время только-только поступил на работу в КГБ, но рассказывал о себе чуть ли не легенды. Ему повсюду мерещились шпионы. Он даже не мог просто пройти по улице – оглядывался, искал слежку. Что из того, что он рассказывал, было правдой, а что – его больной фантазией, не знал никто. Проверить ведь было невозможно. Тариэл придумывал себе то ранение в голову в ходе спецоперации, то работу «под прикрытием». Это были первые признаки болезни, которая проявилась у него с годами, но кто тогда мог подумать, что это болезнь? В Ленинакане, куда его занесло случайно – нужно было просто передать документы, – он ходил, придерживая отворот пиджака, как будто под ним было оружие. Строил из себя барина, высокопоставленного чиновника, хозяина жизни – ведь там его никто не знал, никто не мог рассказать о нем правду, никто над ним не смеялся, не издевался. Его боялись и уважали. От вдруг нахлынувших эмоций, от ощущения вседозволенности у Тариэла окончательно помутился разум, и он сделал то, о чем даже не мог, не смел подумать: увидел на улице девушку и подошел, пригласил в ресторан. Девушка фыркнула, оглядев его презрительным взглядом, и оскорбила. Сказала, чтобы он сначала на себя в зеркало посмотрел. Тариэл схватился за пояс, как будто там было оружие, но девушка уже ушла, даже не обернулась и не испугалась. От этого ему стало совсем нехорошо. То, что произошло дальше, он помнил с трудом, как будто это был не он, а другой человек. Он, Тариэл, никогда бы даже не посмотрел на такую красавицу. Не для него такая. Тут и старая обида вспомнилась.
Буквально месяц назад до этой поездки он приглядел себе невесту и отправился свататься. Невеста была больна с детства – маленькая, ростом с ребенка, переболевшая полиомиелитом, из-за чего одна нога стала чуть короче другой. Она работала секретарем в его отделе и нечасто вставала из-за стола, а когда вставала, то шла с трудом, заваливаясь на одну ногу. Ходили слухи, что у нее очень богатый и влиятельный отец – начальник начальника Тариэла, – и приданое за дочку даст хорошее, и со связями поможет. Конечно, дочери уже двадцать восемь, а все не замужем. Тариэл решил, что здесь отказа не будет – где она еще мужа найдет? – и пошел свататься. Взаимовыгодный, так сказать, брак. Однако его с порога прогнали, едва узнав, зачем пришел, еще и посмеялись. Даже эта хромоножка смеялась. Тариэл тогда слег с температурой на нервной почве. Такой обиды – сильной, горькой, от которой останавливается сердце и темнеет в глазах, – он никогда не получал.
Это был тот случай, про который говорят – звезды так сошлись. Тариэла могли не отправить отвозить документы, история с его сватовством могла случиться позже, в конце концов, он мог просто не встретить Мэри на улице. И ничего бы не было. Но у Тариэла опять поплыли черные круги перед глазами, опять зашлось сердце, и он пошел следом за девушкой, прячась за деревьями. Узнав, где она живет, он зашел в кафе, сытно поел и украл со стола нож. Через два часа, когда девушка снова вышла на улицу, Тариэл схватил ее и приставил нож к горлу. Она не кричала, как он ожидал, не просила ее отпустить, а покорно пошла с ним в машину. Так же покорно она села на переднее сиденье и ехала, глядя прямо перед собой. Тариэл отъехал от города и изнасиловал ее. Она не произнесла ни звука – нож не понадобился. Тариэл был даже разочарован. Он хотел, чтобы она кричала, умоляла, царапалась и дралась. Хотел борьбы и крови. Но все случилось быстро и не так, как он себе представлял. Ночь они провели в машине. Девушка спала, Тариэл так и не смог уснуть. Только утром он спросил, как ее зовут.
– Мэри, – спокойно ответила она.
Тариэл завел машину и поехал в город, решив забрать Мэри с собой. И опять все было не так, как он думал. Девушка жила со старой теткой, даже не заметившей отсутствия племянницы. Родители Мэри давно умерли. Она собрала вещи, поцеловала тетку, которая так ничего и не поняла, и Тариэл повез ее к себе.
Конечно, не обошлось без слухов, домыслов и разговоров. Но и Тариэл, и Мэри как воды в рот набрали. Даже свадьбы не было – расписались тихо, в церкви не венчались. Соседки остались без дополнительной информации. Мэри приняли хорошо, но она держалась уж слишком замкнуто, отстраненно и даже с гонором, поэтому подруг так и не завела.
Мэри быстро освоилась на новом месте и, хотя, по мнению соседок, была плохой хозяйкой, много работала – преподавала в школе английский язык. Правда, по-английски она говорила с армянским акцентом и во время объяснений часто переходила на родной язык, так что бедные дети вообще ничего не понимали.