— Безмозглый варвар! Мой плащ! Мое лучшее сюрко! Моя котта![4]
Визг стоял оглушительный. Потом оскорбленная до глубины души княжна захлебнулась в бессильных слезах. Полячка вела себя так, будто ее полностью оголили! Ну, так он готов и не смотреть. Больно надо…
Василий отвел глаза. Смотреть, действительно, было больно. Снова перед ним стоит не княжна, а разнесчастная девочка-подросток. Хоть по головке гладь. Правда, это чревато. Запросто может тяпнуть зубами за палец. И все же…
Жалкая, пунцовая, сопливая девица опять пробуждала в нем непрошенное чувство вины. Василий вздохнул. Когда княжна так вот ревела, вера в собственную правоту у него куда-то улетучивалась. Чего уж там говорить — грубо, конечно, вышло с этим дурацким платьем и неправильно совершенно.
Однако время, время! Сетка частых солнечных лучей оплетала покрытые почками ветви. Новый день все настырнее предъявлял свои права на лес. Утренний свет уже достаточно ярок, чтобы всадники в масках могли продолжить поиски беглецов. Ждать, пока княжна выплачется, — слишком большая роскошь.
— Ты это… извини, Аделаида, — неуклюже пробормотал Бурцев. — Ехать нам с тобой надо.
Княжна подняла на него заплаканные глаза.
— Когда все кончится, я первым делом прикажу тебя казнить, Вацлав, — негромко, но решительно произнесла она.
Бурцев пожал плечами: вчера его уже собирались вздернуть, так что не привыкать.
— Договорились! Теперь можем отправляться? Или будем ждать, пока на твои крики сбежится вся татарская орда?
Она молча подошла к пегой кобылке. Бурцев шагнул было следом — подсадить бы надо. Но зеленые глаза княжны окатила его таким презрением и ненавистью… Лучше пока держать дистанцию.
Аделаида вскочила на круп лошади не то чтобы лихо, но не без определенной сноровки. Можно сказать, с некоторой грацией. Амазонка, да и только. Только вот наряд подкачал. Распоротое в нескольких местах платье теперь годилось для конных прогулок, но растеряло былой шик. То ли модельер из Бурцева никудышный, то ли модель слишком сильно дергалась.
— Вацлав! — Княжна царственно повернула к нему свою милую головку.
Серебряный обруч слетел с нее во время отчаянной борьбы за платье, и ветерок теперь играл в рассыпавшихся волосах. Красиво… Даже эротично. Но тон Аделаиды Бурцеву не понравился — так разговаривают со слугами.
— Я не могу путешествовать только в этом. Мне нужно будет переодеться, когда мы выберемся к людям. Так что принеси, пожалуйста, еще какое-нибудь платье почище, а лучше два.
Это «пожалуйста» настороживало. Знатная дамочка вроде Аделаиды удавится, но не скажет «волшебного слова» простолюдину. Однако княжна права. Походная сумка со сменой одежды ей не помешает.
Конечно, следовало бы саму чванливую девчонку отправить к повозке за барахлом. Но водрузить княжну на лошадь стоило стольких усилий и криков, что Василий предпочел сделать то, о чем его просили. «Пожалуйста» все-таки…
Хоть время и поджимало, к повозке Бурцев шел не спеша. Пусть полячка не думает, что обзавелась мальчиком на побегушках. Флюиды ее ненависти он чувствовал спиной. Да, княжна вне себя от злости. Будь у нее оружие, без промедления ударила бы сзади. Но Бурцев со вчерашнего дня предусмотрительно держал и арбалет, и стрелы, и кинжал Аделаиды при себе. Лишь бы лошадью топтать не стала. Он бросил взгляд через плечо. Нет. В Багдаде все спокойно. Сидит полячка на попоне из медвежьих шкур как каменная, не шелохнется.
За изрезанным пологом в первых солнечных лучах повозки мельтешились пылинки. Да, здорово они с княжной подзадержались. И, видимо, еще придется. Бурцев растерянно перебирал вороха одежд. Он и в своем-то времени мало что понимал в нарядах противоположного пола, а тут и вовсе голова шла кругом. Сюрко какие-то, котты, — так она называла свои одеяния. Еще вот плащи дурацкие из одного огромного отреза ткани. Ладно, не до жиру… Он подхватил первое, что попалось под руки. И выронил, услышав стук копыт.
Из повозки Бурцев вывалился кубарем. Неужели бтали-таки «маски»?! Ага, как же! Ничего подобного. Это, пригнувшись к шее лошади и ожесточенно ротя пятками в бока несчастного животного, уносилась прочь княжна. В безлистном еще лесу Бурцев разглядел стремительную тень… нет, две тени! Полячка ловко сигала через кусты, объезжала деревья, пригибалась под низкими ветками и при этом не выпускала длинный самодельный повод второй лошади — той самой гнедой, что Бурцев приготовил для себя. Незамысловатая хитрость девицы — отправить надоевшего спутника подальше, а самой рвануть с места карьер удалась на все сто.
Бурцев ругнулся. Кажется, довел он барышню своей выходкой с платьем. Да и утреннее солнышко, видать, развеяло ночные страхи Аделаиды — вот и сорвалась дуреха. Неизвестно, какой такой опекун обучал стервозу верховой езде, но дело свое он знал. На лошади Аделаида держалась намного лучше рыжего Яцека.
Бурцев кинулся вдогонку. Бросил по пути арбалет, ссыпал в кустах стрелы из колчана. Исцарапался весь, взмок от пота и росы, но бежал, надеясь, что разабиженную княжну схлестнет-таки с лошади какая-нибудь коварная ветка или еловая лапа. Да куда там! Стук копыт стих, а сбитой полячки нигде не видать. Он выскочил на колею. Все ясно! Аделаида прорвать через густые заросли можжевельника и вылетела прямиком на лесную беженскую дорогу. Гнаться за ней дальше на своих двоих не имело смысла.
Сплюнув, Бурцев повернул обратно. Гнаться? Еще то! Может, и к лучшему, что они расстались. Славнного тандема из омоновца и княжны все равно не получалось.
Но неожиданное избавление от капризной попутницы не радовало. Наоборот, заставляло нервничать, от этого Василий злился. На самого себя. Да кто она, в конце концов, ему такая! Подумаешь, смазливая девчонка благородных кровей! Подумаешь, дочка князя. Но он-то не княжеский вассал и в телохранители к Аделаиде тоже не нанимался. Ну, нравится она ему. Да, временами. Когда спала зубами к стенке. А сейчас все, разонравилась. Прошла любовь, увяли помидоры. Почему он должен ей помогать, когда, по сути, ему самому требуется помощь. В чужом времени, в чужой стране. Все! Забыть! Плюнуть! И растереть!
Взвинченный до предела Бурцев возвращался по вспаханному четырьмя парами подков мшистому лесному ковру — к месту ночного привала. Достала же она его, ох и достала…
Но вдруг и злость, и раздражение, и обида ушли разом. Бурцев застыл на месте. На полпути к брошенной княжеской повозке. Чуть в стороне от нее, под раскидистой елью прятался подтаявший сугробик. А на самом его краешке — там, где снег смешивался с опавшей хвоей, — виднелись отчетливые следы человеческих ног.
Когда он сломя голову мчался за княжной, то не заметил этих отпечатков. Зато теперь есть возможность изучить следы досконально. Это явно не следы миниатюрных сапожек Аделаиды. И уж точно не его берцы сорок четвертого размера. Да и не подходил он к этой ели ни разу. А надо было… Не отсюда ли похрустывало ночью? Выходит, за ними все-таки наблюдали? И не напали? Судя по следам, наблюдатель был один. Но если сейчас его здесь нет, значит… Значит, отправился за подмогой?
Обувь топтавшегося возле их ночлега человека была странной. Похоже, сшита из одного цельного куска кожи и скроена абы как. Между правым и левым башмаком нет почти никаких отличий, словно незнакомец прыгал под елью на одной ножке. Не всадник в маске то был и не княжеский кнехт… Дешевую обувку, скроенную по одной колодке, здесь носили простолюдины, вроде беженцев из малопольского обоза.
Дальнейшие следопытские изыскания ему пришлось прервать. Со стороны лесной дороги донесся отчаянный крик, а не узнать звонкоголосую полячку было невозможно.