В 1230 г. все приготовления были окончены, и война началась. Когда пруссы в первый раз увидели в рядах поляков этих всадников, одетых в длинные белые плащи, на которых резко выделялся черный крест, они спросили у одного из пленников, что это за люди и откуда они пришли. Пленник, — рассказывает Петр Дюсбургский, — отвечал: «Это набожные и храбрые рыцари, посланные из Германии владыкою нашим, папой, сражаться с вами до тех пор, пока ваши непокорные головы не склонятся перед нашей святой церковью». Пруссы много смеялись над притязаниями этого владыки-папы. Рыцари были не так веселы. Гроссмейстер, посылая Германа Бальке, которого он облек званием «Магистра Пруссии», сражаться с язычниками, сказал ему: «Будь смел и тверд, ибо ты ведешь сыновей Израиля, т.е. твоих братьев, в землю обетованную. Бог да будет с тобой!» Но печальной показалась эта обетованная земля рыцарям, когда они увидели ее в первый раз из одного замка, расположенного на левом берегу Вислы, недалеко от Торна; замок этот носил звучное имя Vogelsang (пение птиц).
«Стоя маленьким отрядом перед бесчисленным множеством врагов, они пели песнь скорби, ибо они покинули дорогую родину, землю мирную и плодородную, и шли в страну ужаса, в обширную пустыню, где бушевала страшная война».
Эта страшная война продолжалась 53 года. В наш план отнюдь не входит излагать ее историю во всех подробностях. Надо при этом заметить, что это было бы очень нелегкой задачей, с которой сами немцы не успели еще справиться. В своем замечательном издании Scriptores rerum prussicarum они дают, правда, все дошедшие до нас свидетельства об этом крупном событии. Но, к несчастно, самый полный, толковый и обстоятельный из старых историков Пруссии, Петр Дюсбургский, жил веком позже описываемых им событий; притом же он был священник и член ордена, и это отразилось не только в его пристрастном отношении к рыцарям, но и в самом взгляде его на смысл всей борьбы: верный узкоцерковному духу, он видит в ней только святое предприятие Божиих воинов против неверных. Его легенды прекрасны, и так как чудесное не может более вводить нас в заблуждение, то мы их охотно ему прощаем; но он не церемонится и с фактами, раздувая одни и совсем обходя другие, если они для него неудобны; он преувеличивает на каждой странице число крестоносцев и язычников и, благодаря всему этому, дает совсем неверную картину завоевания Пруссии. С другой стороны, он увлекает своими достоинствами, легкостью, занимательностью и, можно даже сказать, прелестью своего изложение. Вот почему даже современные немецкие историки подчиняются его авторитету, и завоевание, в их рассказах, представляется нам великой драмой в несколько актов, в которой громадные силы сталкиваются одни с другими в гигантской борьбе. Они сообщают этой истории колорит прекрасной и мрачной поэзии севера, с восторгом рассказывая об этих зимних походах, когда лед трещал под копытами рыцарских лошадей, и вносят сюда тот мистический патриотизм, который заставляет их восхищаться всем немецким, даже немецкой грубостью и жестокостью, так как они видят в немце орудие какой-то сверхъестественной силы, какого-то особого Провидение, специально покровительствующего немцам, но не безразличного и для остального мира, ибо всей вселенной суждено быть преобразованной силою немецкого гения.
Нет сомнение, что немецкие рыцари и колонисты стояли выше покоренных или вытесненных ими пруссов, и нужно быть донельзя предубежденным, чтобы, сравнивая страну, описанную Вульфстаном, со страною, управляемою орденом, не удивляться необыкновенному делу, которое совершили эти немцы, вышедшие из всех областей Германии и из всех классов ее общества. Но при всем этом в интересах истины приходится признать, что история этого полувекового, медленного завоевания вовсе не так поэтична, как ее обыкновенно представляют.
В эпоху наибольшего могущества ордена, т. е. около 1400 г., Пруссия насчитывала 1000 рыцарей. В XIII ст. число их было значительно меньше, в особенности в начале завоевание, когда члены еще очень слабого ордена были рассеяны по Германии, Италии и Св. Земле. «Хроника ордена», написанная, по-видимому, ранее Дюсбурга и лучше его осведомленная, говорить только о мелких войнах, во время которых немногочисленные рыцари, не получая поддержки от своих собратьев из немецких командорств и не полагаясь на колонистов, запираются в крепостях и рады, если их слабым гарнизонам удается поддерживать между собой сношение по Висле. Десять лет спустя после начала войны, когда уже было основано много городов, рыцари из Кульма три раза посылали в Реден просить одного рыцаря придти к ним на помощь. Потом они отправляют послов в Германию, к своему гроссмейстеру, в Чехию и в Австрию, заявляя, что все пропало, если им не дадут подмоги. В ответ на это к ним приехали десять рыцарей с тридцатью лошадьми, и этого было довольно, чтобы Кульм стал ликовать. Что касается крестоносных ополчений, которые часто посылались в Пруссию папскими буллами, то они никогда не бывали так многочисленны, как рассказывают старые летописцы, доходящие тут, по живости своей фантазии, до забавных преувеличений. Когда Дюсбург утверждает, что чешский король Оттокар проник в глубь Самбии с армией в 60000 человек — такой массе там, разумеется, немыслимо было ни двигаться, ни кормиться, — то надо считать, что он прибавляет два лишних ноля. Соразмерно с этим увеличивается до невозможности и число врагов. Одна ливонская хроника говорит, что самбийцы могли выставить в поле 40 000 человек; но вся эта страна занимала не более 1700 кв. верст и была густо покрыта лесами, где водились бобры, медведи и зубры; трудно при этом допустить, чтобы в ней могло приходиться более 20 чел. жителей на квадратную версту; таким образом все население Самбии можно исчислять разве в 34 000. Итак, завоевание Пруссии, население которой не должно было превышать тогда 200 т. душ, было делом очень не большего числа рыцарей; им помогали при этом еще маленькие ополчения крестоносцев и поставленные на военную ногу колонисты.. Превосходство вооружения, делавшего из каждого рыцаря нечто вроде подвижной крепости, лучшая тактика, искусство фортификации, разъединенность пруссов, их беспечность и свойственная всем дикарям неспособность предвидеть будущее и заботиться о нем объясняют конечный успех завоевания, а незначительность привлеченных к войне сил делает понятной продолжительность борьбы.