- Значит, поэты тебе, Аполлон, не нужны, - уточнил Дионис деловито.
- Можешь забрать их себе, - проворчал тот.
- Певцы все-таки, - рассудил Дионис.
- Они и безголосые бывают, - презрительно прогудел Аполлон.
- Сплошь и рядом, - согласился Дионис. - Значит, забираю. Ты свидетель, - повернулся он к Аресу.
И чтобы отвлечь братьев от только что сказанного, раскатисто захохотал:
- Ловко рассудил наш отче.
- Как это? - не понял Арес.
- А так, если что случится из-за яблока, отвечать придется Парису. Пусть только вырастет.
- Ха-ха-ха, - загрохотали и Аполлон, и Арес.
Дионис тоже подхохатывал: он один был в выгоде от встречи. Если яблоко для прекраснейшей из богинь никому пока и не досталось, то поэтов под шумок закрепил с сего дня Дионис за собой.
И остается уповать на чудо.
Ты не настолько с женщиной един,
Чтоб истинное из ее глубин
Поднять и мир преобразить... Откуда
И что берется? Крикнуть: не забуду?
А что ты не забудешь? Назови.
Что видишь ты в явлении любви?
И сам-то ты пришел сюда откуда?
Вот женщина, и в ней - не замечал?
Священные начала всех начал.
А в том числе - и своеволье блуда.
Чудесное нам вызвать не дано.
Как в пропасти, запрятано оно.
Вся наша неустроенность отсюда...
Никаких амазонок не было. Все это сказки, этак лет через тысячи две установят мужчины. Некоторые из них, правда, не то чтобы засомневаются в этой правде своей, а вроде как почувствуют, что чего-то стало не хватать, что важное нечто утрачено. А чувство такое, между прочим, тоже своеобразное свидетельство в пользу амазонок, а не в пользу тех мужчин, которые две тысячи лет спустя заявят: не было, и все тут.
Но ведь остается и, так сказать, веское доказательство. О существовании амазонок свидетельствует сама древность. Уже для античных греков существовала древность-свидетель. Да, она свидетельствовала не самыми безупречными способами - передаваемыми из поколения в поколение россказнями, версиями, легендами. Но само-то понятие "свидетель-древность" никто не в силах отменить.
Не было диких воительниц, амазонок, заявляли мужчины новейшего человечества. Того человечества, что едва ли не заново после ухода античности начинало учиться. И, словно в насмешку над категоричностью мужчин новой юности человеков, появились феминистки. Красноречивый вариант хорошо забытого старого. Чем не амазонки? Чем не воительницы? Чем не тигрицы, задирающие антилоп, чем не львицы? Пищу наиус-пешнейше добывают, поговаривают, что и для него - льва своего - тоже. А львы... Со львами со времен известного подвига Геракла - проблемы... Героическая древне-греческая молодежь, подражая своему кумиру, львов повывела. Не красуйся, ишь, вырядился: герою положена шкура льва. Львицы же просто покинули Элладу: кормить-то стало некого.
В общем, с какого-то не самого счастливого для человечества момента у мужчины, пусть и из целесообразности (какой-то из множества целесообразностей), возникла жажда показать себя. Вот он какой храбрец, боевой да воинственный. А еще - вот он какой, углубившийся в размышления. Прямо-таки - сама рассудительность. Ум да разум. И вообще - мир переделать только мужчины способны.
Женщина же не принимает ни крайностей помпы, ни крутых перемен. Она их боится, провидчески и из охранительного инстинкта, словно мышей, проникающих за добычей ночью в обжитую пещеру, где малышня беззащитная спит. Такую женщину -на второй план!
Отчего же иным женщинам не взбунтоваться. Или, точнее, не поотстаивать себя, огрызаясь, сверкнув оружием.
Амазонок ожидал удел античных львиц? Это я готов признать.
Между тем корабли, возглавляемые Гераклом, приблизились к берегам, где в море впадала река Фермадонт, вокруг которой и расстилалось царство амазонок.
Море негостеприимно насупилось. Ветер с берега словно пытался отпугнуть чужаков, отогнать: у-хо-ди-те. Земля пустынна, лишь кое-где небольшие зеленые островки тополей и ольх, редко среди них - остроугольные вершины кипарисов. Ни полей ни вблизи, ни вдали, по обычаю разделенных межами, ни голоногих жнецов. И птицы -темные, черные, будто здесь, кроме морских ворон, ничего и не водилось.
Суда греков близ нахмуренной земли сгрудились, по очереди подплывая поближе к кораблю Геракла. Тезей с Мусеем, Перифой, племянник предводителя похода Иолай, а за ним и Пелей перебрались на борт гераклова корабля. Рядом с Гераклом - и Адме-та, дочь Эврисфея, жрица богини Геры и единственная женщина в этой экспедиции. Именно для нее и должны греки добыть пояс Ареса, охраняющий от любовных чар.
- Гнилое место, - философски вздохнул Пелей, - как бы не повредилось тут наше здоровье.
- Даром что ли эти места называют родиной жалобных песен? - поддержала Пелея Адмета.
- Женщины без мужчин, много ли от этого радости, - притворно вздохнул Пелей.
- Так вот они мы, вот - мы! - воскликнул Иолай.
- Правильно, - одобрил его Пелей, - сходиться надо с теми женщинами, которые будут тебе за это благодарны.
- Фи, фи,- фыркнул Мусей, - разве так нужно говорить о женщинах.
- А как? - повернулся к нему Пелей.
- О, если бы я стал небом, чтобы смотреть на тебя множеством глаз, пропел Мусей. - Правда, Адмета?
- Правда, - рассмеялась жрица Геры, - только не забывайте, что стрелы у амазонок не Эротом сделаны.
- Испугала, - живо откликнулся Мусей, - а здесь, на корабле, разве не опасно? Какая, по-твоему, толщина корабельной доски?
- Какая? - переспросила Адмета.
- Четыре пальца, - пояснил Мусей. - И давно моряками сказано: нас в море от беды отделяют всего четыре пальца.
- Что нам буря, что нам битва, что для нас любовь, - подражая поэту, пропел Пе-лей.
- Конечно, - согласилась Адмета, - корабельные поросята едят и во время бури.
И все рассмеялись.
- Может быть, подплывем ближе, - предложил Тезей Гераклу, не принимавшему участия в общем смехе.
- Не спеши в пути, - остановил его Геракл.
А стоявший рядом кормчий заметил:
- Вон дальше волна мутная, песок поднимает.
- Смотрите, - вдруг сказал кто-то, - к нам плывут.
И все увидели, что к ним направляется большая лодка с вооруженными амазонками. Часть из них гребли, а три женщины в матовых кожаных шлемах со щитами в виде полумесяца стояли впереди.