Они сворачивают на грунтовую дорогу, ведущую в березовый лес, густо заросший болиголовом. Как это Максин поняла, куда надо сворачивать, — у дороги нет никаких обозначений, ни знаков, ни даже почтового ящика! Какое-то время они едут осторожно, переваливаясь через глубокие ямы. Вокруг только высокие папоротники, укрывшие землю желто-зеленым ковром. Мелкие камешки с шумом летят из-под колес, свет и тени пляшут на лобовом стекле. Но вот они выезжают на поляну, на которой стоит небольшой дом, огороженный низкой стеной, сложенной из плоских камней. «Вольво» Джеральда и Лидии припаркован прямо на траве — подъезда к дому нет. Никхил и Максин вылезают из машины, расправляют затекшие ноги, потягиваются, и девушка ведет его за руку к дому. Солнце уже садится, но воздух теплый, лениво-мягкий, ветерок чуть слышно колышет ветви деревьев. Они подходят к дому, и прямо за ним Гоголь вдруг видит озеро — темнее, чем лазурь неба, сверкающее на солнце, окруженное почетным караулом из застывших по стойке «смирно» сосен. За озером возвышаются горы. Озеро больше, чем он думал, ему не переплыть такое расстояние.
— Мы приехали! — кричит Максин и машет руками, устремляясь к родителям.
Навстречу к ней с истерическим лаем бросается Сайлас. Джеральд и Лидия сидят в раскладных креслах, расставленных на траве. На низком столике перед ними стоят коктейли, отсюда открывается поразительной красоты вид на озеро. Родители Максин загорели, выглядят отдохнувшими, похудевшими. Одеты они небрежно: Лидия — в белую майку и джинсовую юбку с застежкой на боку, Джеральд — в мятые синие шорты и футболку, от длительного ношения давно потерявшую цвет. Руки Лидии от загара стали почти такими же темными, как у Гоголя, а у Джеральда облупился нос. У их ног лежат книги, повернутые открытыми страницами вниз, а над ними висят любопытные бирюзовые стрекозы, трепеща крылышками так быстро, что кажутся совсем неподвижными. Родители Максин поворачивают к ним головы, прикрывают глаза руками от нестерпимого блеска солнца.
— Ну что же, добро пожаловать в рай! — говорит им Джеральд.
Жизнь на даче — полная противоположность жизни в городе. Лесной дом темный, немного сырой, в ванной и туалете трубы выведены наружу, проводка закреплена над дверными проемами железными скрепками, из балок торчат гвозди. На стенах — россыпь рамок с коллекцией местных бабочек, карта местности на пожелтевшей от времени бумаге, семейные фотографии разных лет. Окна обрамлены простыми ситцевыми занавесками в клетку, повешенными не на карнизах, а на белых ивовых прутиках. Никхил и Максин живут не в доме, а в хижине в стороне от дороги, которую построили для Максин, когда та была маленькой. Здесь нет отопления и даже стены не до конца доходят до пола, оставляя открытыми пару дюймов зеленой травы. Внутри небольшого домика, грубо сколоченного из неструганых бревен и зашитого сверху досками, стоят две кровати, разделенные столиком, комод с дополнительными одеялами и подушками, шкаф для одежды и стул. В углу — странное приспособление, издающее низкий гул, для отпугивания летучих мышей по ночам. Кровати застелены старыми электрическими одеялами, а на столике стоит лампа в розовом бумажном абажуре. На полу, на подоконниках, в тазу с водой — везде валяются высохшие насекомые, видимо оставшиеся с прошлого лета.
— Здесь прямо как в лагере, — со смехом говорит Макс, пока они распаковывают рюкзаки.
Но Гоголь никогда не был в лагере, для него это — совершенно незнакомый мир, такого отпуска он еще не знал, и это несмотря на то, что они всего-то в трех часах езды от родительского дома.
Дни они проводят с родителями Макс, сидят на стульях или валяются на траве, бездумно смотрят в лазурное небо или в столь же лазурные воды озера. Вдоль берегов озера расположены другие дачи, деревянные мостки уходят далеко в воду, на берегу лежат перевернутые лодки. Вода у берега рябит от бесчисленных мальков. Гоголь во всем копирует хозяев дома, на голове у него белая панама, и каждые полчаса он втирает себе в плечи, лоб и щеки крем от загара. Он пробует читать, но засыпает, не прочитав и страницы. Когда ему становится слишком жарко, он бросается в воду и плывет вдоль берега до чьих-нибудь мостков, потом обратно. Дно озера покрыто мелким, чистым песком без камней, без водорослей. Иногда их навещают родители Джеральда Хэнк и Эдит, их дом стоит на том же берегу примерно в полумиле отсюда. Хэнк, профессор-античник, сейчас на пенсии, всегда приносит с собой томик греческой поэзии и читает отрывки из Гомера, переворачивая страницы длинными, покрытыми старческими пятнами пальцами. Почитав, он, кряхтя, опускается на одно колено, стягивает с ног носки и сандалии, подворачивает брюки и заходит по колено в воду. Там он встает, упирает руки в бока и разглядывает окрестности, горделиво подняв голову и поводя носом. Эдит, его жена, — маленькая хрупкая старушка с девичьей фигурой и изборожденным морщинами лицом. Ее абсолютно белые волосы обрамляют лицо пушистым нимбом. Она рассказывает Гоголю, как много они с мужем путешествовали: побывали в Италии, в Греции, в Египте, в Иране.
— А вот в Индию так и не попали, — вздыхает она с сожалением. — Такая жалость, мне так хотелось бы съездить туда!
Они с Макс целыми днями бродят в купальниках. Иногда по утрам Никхил совершает пробежки вокруг озера вместе с Джеральдом. Они бегают по дорогам и тропам, забираются в совершенно дикие места, где, кажется, вообще не ступала нога человека. Примерно на середине их маршрута расположено семейное кладбище Ратклифов, там они обычно останавливаются, чтобы перевести дыхание. Здесь будет похоронена Максин, когда умрет, а до этого — ее родители и дедушка с бабушкой. Все свободное время Джеральд проводит в огороде, он выращивает укроп и петрушку, салат и помидоры. Ногти у него обломаны, под ними вечная, несмываемая грязь. Однажды Максин и Никхил доплывают до дома Хэнка и Эдит, и старики угощают их обедом — салатом с яйцом и томатным супом. А по ночам, когда в хижине становится слишком жарко, они берут фонарик и идут на берег озера понырять и поплавать голышом. Они шепчутся, тихо смеются, стараясь не нарушать очарования ночи, в свете луны совершают заплывы до соседских мостков и обратно. Незнакомое доселе ощущение обволакивающей мягкости воды возбуждает Никхила, он ловит Максин за талию и опрокидывает на землю. Они занимаются любовью на траве, сырой от росы и их мокрых тел, и, пока Максин сладострастно изгибается, сидя на нем верхом, Никхил смотрит мимо ее хрупкого плеча в небо. Небо необыкновенно высокое, как огромный купол, оно вобрало в себя столько звезд, рассыпанных по нему драгоценными камнями, сколько он никогда в жизни не видел.
Несмотря на то что делать на даче абсолютно нечего, дни проходят по определенному порядку, заведенному и поддерживаемому годами. Они просыпаются рано под щебет и гомон птиц, когда восточную сторону неба прочерчивают розово-черные полосы рассветных облаков. Завтракают всей семьей на веранде с видом на озеро — обычно домашними заготовками, намазанными или положенными на толстые куски хлеба. Единственный источник новостей — местная газета, которую Джеральд приносит из сельского магазина. Вечером они принимают душ и одеваются к ужину, а потом какое-то время сидят на лужайке перед домом, потягивая коктейли и наблюдая, как солнце закатывается за верхушки гор, освещая их разноцветными тонами — от розового до багрового. После захода солнца начинается ночная жизнь. Мелкие летучие мыши шныряют между величественных сосен, поднимающихся на высоту десятиэтажного дома, а их разноцветные купальники висят в ряд на веревке. Они закусывают вино сыром, привезенным из Нью-Йорка, затем идут на веранду ужинать.
На ужин Лидия готовит простую пищу: салаты из собственных трав, помидоров и огурцов, вареную кукурузу, макароны с соусом песто, курицу. А еще Лидия печет пироги с ягодами, которые собирает в лесу. Иногда она исчезает на целый день — или за черникой для варенья, или проверить блошиные рынки в окрестных деревнях, откуда частенько возвращается с какой-нибудь антикварной покупкой. В доме нет телевизора, только старый проигрыватель, на котором они слушают классические симфонии или джаз. Когда наступает дождливая погода, Джеральд и Лидия учат Гоголя играть в бридж и покер. Спать они ложатся часов в девять. В доме есть телефон, но звонит он крайне редко.