Последний день их пребывания в Париже он посвящает выбору подарков матери, Соне, теще и тестю. В этот день Мушуми делает свой доклад. Он предложил пойти с ней, поддержать ее морально, но Мушуми сказала, что это глупо. Зачем сидеть в комнате, набитой людьми, говорящими на языке, которого он не понимает, когда можно еще побродить по городу? И поэтому после походов по магазинам Гоголь отправляется в Лувр и проводит там три часа. Вечером они встречаются в кафе в Латинском квартале. Мушуми уже ждет его, он видит ее лицо за стеклами кафе. Она накрасила губы темно-красной помадой, потягивает красное вино.
Он садится рядом, заказывает чашку кофе.
— Ну как? Как все прошло?
Мушуми молча передергивает плечами, закуривает.
— Да вроде хорошо. Прошло — и ладно.
Она выглядит подавленной, не смотрит ему в глаза, оглядывается на ряд столиков с мраморными столешницами с темно-красными прожилками.
Обычно она требует от него полного отчета о его приключениях, но сегодня они сидят молча, глядя на проходящих мимо кафе парижан. Он показывает ей свои покупки: галстук для тестя, мыло для обеих мам, шелковый шарф Соне, альбомы для зарисовок для него, ручки, бутылочки с тушью. Мушуми одобрительно разглядывает его наброски парижских крыш. Они уже не раз были в этом кафе, и теперь Гоголь смотрит вокруг с легкой грустью, стремясь впитать в себя детали, которые, как он знает, скоро изгладятся из его памяти, толстого неприветливого официанта, который так резко ставил чашки на стол, что они звенели, вид на магазины из окна, желто-зеленые плетеные стулья.
— Тебе грустно, что надо уезжать? — спрашивает он, одним глотком выпивая свой эспрессо.
— Да, немного, мне кажется, какая-то часть меня всегда жалеет, что я вообще уехала отсюда.
Он перегибается через стол, берет ее руки в свои.
— Но тогда мы бы не встретились. — Он старается вложить в свои слова больше убежденности, чем ощущает сам.
— Верно, — соглашается Мушуми. А потом добавляет: — Может быть, мы все-таки переедем сюда когда нибудь, кто знает?
Он кивает головой:
— Может быть.
Она такая красивая, уставшая после бессонной ночи и напряжения после доклада, вечерний свет мягко освещает ее лицо, наполняя его янтарным светом. Дым, извиваясь, поднимается вверх от ее губ. Он хочет запомнить этот момент навсегда, таким он хочет вспоминать Париж. Он вынимает фотоаппарат, наводит на нее объектив.
— Нет, Никхил, не надо! — говорит она, смеясь, отворачиваясь от него. — Я ужасно выгляжу. — Она даже заслоняет лицо рукой.
Он продолжает держать камеру наготове:
— Давай, Мушуми, повернись ко мне. Ты очень красивая, Мо, правда. Ты прекрасно выглядишь, ну поверь!
Но она лишь отрицательно качает головой, отодвигает стул от столика, встает, она не хочет, чтобы в этом городе кто-нибудь принял ее за туристку, говорит она.
Субботний вечер в мае. Ужин у друзей в Бруклине. Около дюжины гостей собрались вокруг длинного, поцарапанного стола без скатерти; они пьют кьянти из стаканов, курят, сидя на трехногих, довольно неудобных табуретках. Комната темная, освещается лишь лампой с круглым абажуром, подвешенной на длинном проводе низко над столом. Из старенького магнитофона, стоящего на полу, льются звуки оперы. Гости передают по кругу косяк. Никхил тоже делает затяжку и сразу же жалеет об этом: он ужасно голоден, и дым немедленно бросается ему в голову. Сейчас уже около десяти вечера, а хозяева еще не начинали готовить ужин. Пока, кроме кьянти, им предложили буханку хлеба и банку оливок, поэтому стол засыпан крошками и лиловатыми остроугольными косточками. Хлеб черствый, и, когда голодный Никхил откусывает кусок, жесткая корка ранит ему нёбо.
Они в гостях у Астрид и Дональда, друзей Мушуми. Их дом, построенный в середине девятнадцатого века из бурого песчаника, сейчас в лесах: идут ремонтные работы. К тому же Астрид и Дональд решили расширить и свою квартиру, они ожидают первенца, и теперь вместо одного этажа они будут занимать все три до самого верха. Стены в их квартире завешаны холщовыми полотнами, создающими искусственные коридоры, поскольку они находятся в разной стадии отделки и покраски. Гости продолжают прибывать, жалуются на холод: весна в этом году сильно запоздала, а ветер совсем озверел: колючий, как в декабре! Они бросают пальто на диван, знакомятся, наливают себе вина. Если они пришли сюда в первый раз, хозяева обязательно ведут их на экскурсию на второй и третий этаж, показывают, что уже сделано, хвастаются архитектурными находками — потолком из жести, большим пространством под самой крышей, которому предстоит стать детской, видом на Манхэттен, открывающимся с верхнего этажа.
Никхил уже не раз бывал в этом доме, даже слишком много раз, по его мнению. Ему не нравятся друзья Мушуми. Его жена знакома с Астрид еще со студенческих времен, а он в первый раз увидел их на своей свадьбе. По крайней мере, так говорит Мушуми, сам-то он их не помнит. Они жили в Риме в первый год их с Мушуми романа и назад вернулись не так давно, а теперь Астрид преподает в Нью-Йоркском университете теорию кино. Дональд — довольно успешный художник, его конек — маленькие натюрморты совершенно обыкновенных вещей: он рисует кусок сыра, яйцо или расческу, подвешивает их на ниточках на фоне ярко окрашенной стены. Картина Дональда, изображающая моток шерсти, его свадебный подарок, висит у Гоголя и Мушуми в спальне. Астрид и Дональд, по мнению Гоголя, какие-то унылые, в них нет живости, и вещают они с необоснованным апломбом, однако он знает, что для Мушуми эта пара — ролевая модель семейной жизни. А они насильно заманивают новых людей в свою паутину, страстно рекламируя собственный жизненный уклад и убеждения, они засыпают Гоголя и Мушуми совершенно банальными советами по любому поводу. К тому же они признают только определенную булочную на Сулливан-стрит, определенную мясную лавку на Мотт-стрит, только определенный способ заварки кофе, и простыни на их кровати — от одного-единственного флорентийского дизайнера. Их жизненные установки бесят Гоголя, но Мушуми лишь снисходительно качает головой. И часто она покупает хлеб именно в той булочной, а мясо именно в той лавке, которую советуют ее друзья. Что и говорить — на вкус эти продукты ничем не отличаются от обыкновенных, а вот ценой — весьма и весьма.
Сегодня Никхил узнает несколько знакомых лиц: Эдит и Колин, они преподают социологию в Принстоне и Йеле, Луиза и Блейк, оба с докторской степенью, оба преподают в Нью-Йоркском университете. Оливер — редактор в журнале по искусству, его жена Салли работает кондитером. Остальные — художники, друзья Дональда, поэты, режиссеры документальных фильмов. Все они женаты. Надо же! Этот факт не перестает изумлять Гоголя. Но так и есть — время идет, люди его возраста женятся, многие уже обзавелись детьми. Теперь они с Мушуми каждые выходные идут к кому-нибудь в гости, то на ужин, то на коктейли, то на танцы, чтобы не забывать, что еще молоды.