Великий жрец стоял в центре. Ладони сложены чашей, будто Тха-бар молит богиню о снисхождении. Шейный воротник скорбно опущен, и по рукам бегут фиолетовые световые пятна.
Люди смотрели на него и верили. Люди привыкли верить великому жрецу. И раз Тха-бар сказал, что Тха-сук предатель, то так оно и есть.
— Тха-сук невиновен! Тха-сук хотел спасти богиню! Тха-сук не знал, что воздух корабля помутит её разум и она сбежит!
Тха-сук надеялся, что соплеменники прислушаются к нему, но каждое сказанное слово приводило к обратному. Всё больше бежало по коже красных световых пятен, всё выше топорщились шейные гребни, и всё чаще доносилось:
— У Тха-сука ещё яд не вызрел в жале. Кто поверит его словам? Никто! Наказать Тха-сука!
Наконец Тха-бар, подняв руки, призвал соплеменников к тишине.
— Тха-сук убил богиню, и её капсула теперь пуста. Нас ждёт великое горе! Но Тха-сук отрицает вину и врёт племени. Нет раскаяния. Раз нет раскаяния, наказание будет суровым.
Тха-бар замолчал, выдерживая паузу. Каждый человек невольно сделал шаг вперёд, и только Тха-сук сгорбился.
В голове не укладывалось, как всё могло обернуться настолько плохо. Хуже не придумаешь!
— Тха-сук предал племя, и племя отказывается от него, — торжественно произнёс Тха-бар и наставил на Тха-сука крючковатый палец с длинным когтем. — Ату его!
— Ату! Ату! — подхватило брошенный клич племя.
А Тха-сук всё ещё стоял на месте. Все ещё не мог поверить, что племя отказалось от него. Ведь все знают: нет жизни вне племени. Племя заботится и растит, племя учит и требует участия в общем деле. Племя кормит одной рукой, а другой — карает виновных.
Как Тха-суку жить без племени?
Никак.
Едва эта мысль вошла в разум, как Тха-сук дёрнулся, точно от боли — в него смачно плюнули. Первым начал Тха-бар, а за ним подхватило всё племя. В Тха-сука полетели плевки со всех сторон. Худшее из унижений! Теперь никто не согласится делить пищу и ложе с Тха-суком! Тха-сук никогда не познает женщины и не станет мужчиной!
Тха-сук согнулся, будто стены сошлись у него над головой и неподъёмной тяжестью легли на плечи, и поплёлся обратно к тайному хранилищу.
Племя его не останавливало. Для племени Тха-сук был мёртв, а значит не стоил внимания. Но Тха-сук ещё мог всё исправить! Ведь мог же?..
* * *
Номуса прижалась спиной к стене. Раз. Два. Три. На счёт «три» она с опаской выглянула из-за угла.
По коридорам гулко разносился ритмичный барабанный бой. Ещё одна тварь с воротником, как у вымерших динозавров, и нездоровой, иссиня-белой кожей, привлечённая звуком, торопливо прошлёпала мимо. Ж-жуть!
Ничего, коридор теперь пуст, можно идти.
Рванув с места, Номуса проскочила перекрёсток. Впереди выросла дверь, а за ней — лестница к центру управления. После блужданий по полутёмным коридорам с неосвещёнными боковыми дырами-проёмами тусклое лестничное освещение показалось настоящим чудом.
Номуса поднималась осторожно, испуганно вздрагивая от звука собственных шагов, и никак не могла перестать думать об увиденном на нижней палубе.
Коридорные тупики, занавешенные чёрными полиэтиленовыми мешками для мусора. Пустые анабиозные капсулы, придвинутые к стенам, точно кровати. Сплетённые из цветных проводов куклы…
Эти твари, кем бы они ни были, жили здесь давно.
Но что они тогда ели? Или кого?
При мысли, что её вытащили из капсулы, чтобы съесть, Номусе поплохело. Мир в одночасье потемнел, и к горлу подкатила тошнота.
— Хочешь упростить им задачу, детка? Нет? Тогда пшла вперёд! Давай! Двигай тазом!
Собственный голос, лишённый привычной дерзости, прозвучал жалко. Да уж… лучшая, мать его, стажировка. И зачем она только выучилась на пилота? Сидела бы дома, сортировала мусор на свалке, как вся её семья, и не верила лживым лозунгам транспортных компаний: «Не упусти свой шанс! Полная оплата обучения за один межзвёздный перелёт!»
При воспоминаниях об оставленном доме на глаза навернулись слёзы.
После столетий, проведённых в анабиозе, никто из её знакомых, увы, не остался в живых.
Впереди появилась дверь — выход на палубу. На стене рядом красовалась цифра три. Значит, за дверью лабораторные отсеки и гидропонные фермы. Может, ей удастся поесть?