В играх с соседскими ребятами он всегда должен был быть главным, - рассказывала Мими. - Но в школе это стало гораздо опаснее. У него была собственная банда, готовая отдубасить любого, не признававшего первенство Джона. Айвен Вон и Пит Шоттон, два его ближайших друга, говорили, что драка - это основное состояние Джона.
К ним Мими притерпелась: как-никак дети соседей, занимавших, как и ее семья, по полдома; но других она не выносила.
– Сколько помню себя в «Довдейле», я дрался и дрался без конца; если кто-то был сильнее меня, я давил на психику, пугал, кричал, что мокрого места от него не оставлю, и тот верил, что я и вправду могу все это сотворить.
Случалось подворовывать яблоки. А то, бывало, сядем на Пенни-лейн на трамвайную колбасу и катим целые мили. Страха - полные штаны.
Среди ровесников я был Королем Пином. С малолетства знал все на свете ругательства, которым меня обучила одна знакомая девчонка.
Моя шайка шарила по магазинам, мы приставали к девчонкам, стаскивали с них трусы. Когда разражался скандал и всех хватали, я один не попадался. Боялся порядочно, но из всех родителей одна Мими так ничего и не знала.
Папы и мамы «других мальчиков» ненавидели меня, они запрещали своим детям играть со мной. Если я встречал их, у меня всегда были наготове крепкие выражения. Большинство учителей считали меня последним подонком.
Когда я стал старше, мы уже не просто набивали карманы всякими сладостями из лавок, но понемногу начали приторговывать куревом.
На первый взгляд жизнь с любящей, ласковой, но твердой Мими казалась вполне благополучной. Но хотя Мими никогда не заговаривала с Джоном о родителях, в его голове бродили смутные воспоминания о прошлом, и, по мере того как он рос, все больше и больше вопросов, остающихся без ответа, тревожили его.
– Один или два раза Джон спрашивал меня о Джулии, - говорит Мими. - Но я не хотела посвящать его в подробности. Как можно? Ведь он был счастлив. Неужто стоит ему знать, что его отец не слишком-то порядочный человек, а мать нашла себе другого? Джон был так счастлив, он все время пел.
Джон вспоминает, как на вопросы, которыми он допекал Мими, всегда получал один и тот же ответ.
– Мими объясняла, что мои родители разлюбили друг друга. Она ни разу не сказала прямо ничего плохого об отце или матери.
Вскоре я забыл отца. Будто он умер. Но мои чувства к матери оставались неизменными. Я часто думал о ней, и до меня просто не доходило, что она живет всего лишь в пяти или десяти милях от меня.
Однажды мама пришла навестить нас. Она была в черном пальто, лицо окровавлено. Видимо, произошел какой-то несчастный случай. Я пришел в ужас, не мог смотреть на нее. Вот моя мать, думал я, вся в крови. Я убежал в сад. Я любил ее, но это меня не касалось. Я смалодушничал, хотел отгородиться.
Джон считал, что загнал все свои горести глубоко внутрь. Мими же заодно с тремя другими тетушками - Энн, Элизабет и Харриет утверждают, что, на их взгляд, Джон был, что называется, душа нараспашку, солнечная натура.
«С утра и до позднего вечера Джон был счастлив», - утверждают они.
2. Джон и «Кворримен»
Средняя школа «Кворри Бэнк», куда Джон поступил в 1952 году, представляла собой небольшое учебное заведение в пригороде Ливерпуля Аллертоне неподалеку от дома Мими.
Школа была основана в 1922 году. Конечно, не чета большому и знаменитому ливерпульскому «Институту», расположенному в центре города, но тем не менее «Кворри Бэнк» пользовалась хорошей репутацией. Двое ее выпускников - Питер Шор и Уильям Роджерс - стали впоследствии министрами лейбористского правительства.
Мими была довольна, что Джон учится не в городской, а в местной средней школе: все же будет на глазах. Вместе с Джоном в «Кворри» поступил и Пит Шоттон, но другой его близкий друг, Айвен Вон, пошел, к счастью для себя, в «Институт». Из всей шайки Джона только этот парень проявлял склонность к учебе и понимал, что находиться в одной школе с Джоном - значит остаться без образования. Но после уроков Айвен, как и прежде, был полноправным членом шайки, приводил к Джону ребят из своего «Института», пополняя ими банду.
– Первым я привел Лена Гарри. Я не приводил к Джону кого попало. Долго выбирал, кого с ним знакомить.
Джон совершенно четко помнит свой первый день в «Кворри»
– Я посмотрел на эти сотни ребят и подумал: «Черт подери, я должен передраться с каждым в отдельности и со всеми вместе, как в «Довдейле». Там-то я наконец добился своего.
Здесь попадались ребятишки будь здоров, жесткие. Я понял это в первой же драке. От боли я терял выдержку. Не то чтобы это были настоящие драки. Я просто без конца сквернословил, орал, а потом р-раз - наносил молниеносный удар. Дрались до первой крови. А если мне казалось, что у кого-то удар посильнее моего, я говорил: «Ладно, ну его, бокс, давай лучше поборемся».
Я был агрессивен, потому что хотел прославиться, стать первым. Лидером, а не пай-мальчиком. Пусть все делают то, что я хочу, смеются над моими анекдотами и считают меня боссом.
В первый же год Джона застукали с порнографическим рисунком. - Учителя, ясное дело, пришли в восторг. Потом он сочинил непристойное стихотворение, и Мими обнаружила его.
– Оно было спрятано под подушкой. Я отнекивался, говорил, что меня заставили переписать его для другого парнишки. Конечно, я сам написал его. Я постоянно натыкался на такие стихи и все думал, кто же их сочиняет… Потом решил тоже попробовать.
Сначала у меня были благие намерения выполнять хоть какие-нибудь из школьных заданий, как в «Довдейле». Ну а если что не сделаю, то, решил, так прямо и скажу. Но вдруг я понял, что это чистый идиотизм. Ты просто подставляешься, и все, и я начал врать напропалую.
Спустя год Леннон и Шоттон воевали со всей школой, всеми ее правилами и требованиями. Пит считает, что без Джона - своего постоянного союзника - он бы в конце концов сдался. Но Джон - никогда.
– Вдвоем, - говорит Пит, - гораздо легче поставить на своем. Если дела шли совсем уж скверно, можно было вместе посмеяться. Это было здорово. Пит признается, что теперь, оглядываясь назад, не находит их проделки такими уж смешными, но все равно не может удержаться от смеха, вспоминая о них.
– Первую взбучку от старшего преподавателя мы с Джоном, помнится, получили совсем малышами. Когда мы вошли, тот сидел за столом и что-то писал. Мы с Джоном должны были стать по обе стороны от него. И вот пока он, не вставая из-за стола, распекал нас, Джон стал полегоньку дергать его за волоски на макушке. Преподаватель был почти совершенно лысым, но несколько волосков на голове все же торчали. Он не мог понять, кто его щекочет, и все время почесывал лысину, продолжая ругать нас на чем свет стоит. Это был конец. Я корчился от смеха. А Джон самым натуральным образом описался. Правда. У него лило из штанишек - они были коротенькие, - вот почему я и думаю, что мы были тогда маленькими. У его ног постепенно образовалась лужа, а учитель все оглядывался по сторонам и повторял: «Что такое? Что такое?»
У Джона были явные способности к рисованию - в отличие от всего остального оно давалось ему легко, - он шутя справлялся с любыми заданиями. Пит же проявлял одаренность в математике. Джон всегда ревновал Пита к его увлечению математикой, в которой сам ровно ничего не смыслил. Он всячески старался помешать Питу.
– Джон отвлекал меня, сбивал, клал прямо перед моим носом рисунки. Некоторые из них были непристойными, но, главное, они всегда были смешными. Я не мог сдержаться и прыскал. Кошмар. На меня нападал безудержный хохот, я ржал как безумный, не мог остановиться.
Даже когда замаячила первая порка у директора, Джон не потерял самообладания и не стушевался. Он вошел в кабинет директора первым, а я ждал его за дверью. Сжавшись от страха, я дрожал в ожидании наказания. Мне показалось, что прошла целая вечность, хотя Джон исчез в дверях несколько минут назад. И вот дверь отворилась и появился Джон - он полз на четвереньках, издавая дикие вопли. Я чуть не лопнул от смеха. До меня дошло, что двери двойные, а между ними небольшой тамбур, и из кабинета никто Джона увидеть не мог. Теперь наступила моя очередь, но у меня на лице сияла улыбка. И это наверняка не могло им понравиться.