Глядя в лицо молодой египтянки, Линдсей понял, что она едва сдерживает ярость. И неожиданно ему, сорокалетнему мужчине и прожженному дельцу, стало страшно. Эта девушка была способна на что угодно.
Но его подопечная удивительно быстро овладела собой и снова любезно улыбнулась.
- Благодарю вас за совет, мистер Линдсей. Я очень хорошо подумаю над вашими словами, - прибавила она со значением.
Еще некоторое время они поговорили о каких-то пустяках, но беседа быстро увяла. Оскар Линдсей попрощался с молодой хозяйкой: с сочувствием… и с облегчением, которое скрывал даже от себя самого.
* Согласно Рикипедии, Эвелин и Джонатан Карнаханы после смерти родителей, сделавших крупный вклад в коллекцию Каирского музея, получали от египетского правительства содержание. Похожую историю я придумала для Меилы. Кроме того, очень вероятно, что отец или дед Меилы нажили миллионное состояние на египетских древностях, поскольку это был самый доходный бизнес в Египте в то время: часто незаконный. Но законодательно “черная археология” в те послевоенные годы была ограничена намного меньше, чем сейчас.
(Всегда хотелось узнать, откуда у О’Коннеллов взялся такой шикарный особняк. И мне еще вспоминается в связи с этим джеклондоновский магнат Фрэнсис Морган и его “сокровища майя”. Кстати, наш фильм “Сердца трех” я очень люблю до сих пор.)
========== Глава 13 ==========
Меила не обманула мистера Линдсея в том, что Хафез взял в Лондон для исследования мумии, найденные в Хамунаптре. Часть этих древних останков он и его жрецы снова забросали песком, но оставшиеся забрали. Это представляло для Хафеза и вполне научный интерес - и самый животрепещущий.
Молодая египтянка узнала обо всем из письма, которое пришло из Лондона. После того памятного разговора в Городе мертвых, когда Меила порядком испугала и себя, и Хафеза предположениями о реинкарнации Анк-су-намун, директор Британского музея утаил от нее, как поступил с найденными мумиями; а спустя месяц написал.
Эта запоздалая честность своего наставника тоже немало встревожила Меилу: но и принесла ей облегчение. Старый фанатик действительно не собирался причинять ей вред.
Она читала письмо Балтуса Хафеза, забравшись с ногами в кресло, скользя глазами по ровным черным строчкам и взволнованно дыша.
“Рад сообщить вам, дорогая мадам Меила, что возраст всех обнаруженных нами останков составляет около трех тысяч лет, - писал Хафез по-английски своим затейливым почерком, напоминавшим арабскую вязь. - Однако процедура бальзамирования, которой подверглись эти люди, была не совсем обычной: о чем я могу судить, несмотря на то, что удалось обнаружить только отдельные руки, ноги и черепа.
Нет никаких следов вымачивания в растворе натрона*, на бинтах нет никаких священных заклинаний, а на самих конечностях - колец или браслетов, которые могли бы послужить амулетами и обыкновенно оставлялись на теле. Это при том, что само обертывание льняными полосами проведено как положено: очень аккуратно, и каждый палец по отдельности.
Ведь вы знаете, госпожа, что мумификацию по всем правилам могли себе позволить только состоятельные и значительные люди, жрецы или аристократы, - “маленьких людей”, как говорили наши предки, просто заворачивали в полотно и высушивали на солнце. А значит, скорее всего, изменения в погребальный ритуал были внесены умышленно: и бальзамирование, которое для всех людей Та-Кемет означало путь на блаженные поля Иалу*, для этих найденных нами превратилось в казнь, погубление души и тела. Вероятно, это и есть жрецы Имхотепа - младшие жрецы Осириса, мумифицированные заживо.
Вы видите, как страшно может быть - и было для древних египтян любое искажение священной обрядности? Рискну предположить, что расщепление души, которое, как мы думаем, произошло с вами, было следствием того, что Имхотепа прервали во время обряда воскрешения. А еще раньше, - слушайте внимательно, Меила, - вы совершили преступление против своей души, которое для египтян было непрощаемым, убив себя. Для вас смерть от своей руки значила даже больше, чем убийство фараона.
Египтяне верили не так, как мы, - что это тяжкий грех, за который последует кара всемогущего Аллаха, - а скорее в то, что самоубийца повреждает свою душу, так что ее не под силу будет восстановить даже богам подземного царства.
Таким образом, вы вынудили свой Ба мучить в вечности свой Ка, нарушив цельность души и связь ее с телом”.
На этом месте Меила прервала чтение. Она сидела, уткнувшись лицом в ладони: ее сотрясала дрожь.
Хафез облек в беспощадные слова ее собственные подозрения, которые мучили девушку с тех пор, как она стала догадываться о собственной сущности.
Египтянка провела языком по сухим губам, потом схватила со столика стакан с водой и сделала несколько больших глотков. Затем Меила опять впилась глазами в письмо.
“А теперь самое главное, моя госпожа. Одна из верхних конечностей, которые мы нашли, принадлежала женщине, - анатомическое строение кисти, тонкость и удлиненность мелких косточек позволяют сделать точный вывод. Я вспоминаю ваши изящные руки, Меила, - если бы облечь эти косточки плотью, эта рука была бы неотличима от вашей…”
Меила тихо застонала от ужаса; она прикусила прядь волос. - Чертов старый распутник, - прошептала она, покрываясь холодным потом.
“Вы, конечно, хотите узнать, что я сделал с этой рукой? Я ее бросил в печь, там же, в лаборатории. Можете совершенно успокоиться”.
Меила выронила письмо и откинулась в кресле, прикрыв глаза и часто, неровно дыша. Будь она в возрасте миссис Теплтон, с ней бы сейчас случился сердечный приступ.
Но теперь можно было успокоиться, в самом деле успокоиться.
Хафез не лгал, это чувствовалось в каждой строчке: хотя и оказался сладострастно многословен, как многие старые болтуны, имеющие дело с красивыми цветущими девушками. Какая бы потусторонняя тайна ни связывала его и вновь воплощенную Анк-су-намун.
Меила быстро и сосредоточенно дочитала послание; но почти все важное Хафез уже сообщил. “Книгу мертвых” он запер в железный сейф в одном из хранилищ музея, куда доступ был только сотрудникам; а ключ директор музея носил с собой. “Кроме того, мадам Меила, - писал он, - мало кто из наших сотрудников владеет древнеегипетским языком: еще и так хорошо, как мы с вами…”
Скользнув глазами по цветистым прощальным оборотам, по-восточному закругляющим письмо, Меила со вздохом облегчения опустила его на колени. Потом опять схватила и, окинув взглядом пустую гостиную, разорвала желтоватый плотный листок на части.
Меила сожгла клочки тут же, на свечке. Когда едкий запах выветрился, египтянка улыбнулась.
- Нет, отвечать я не буду, - прошептала она. - Он напишет мне еще и приедет снова… без меня ему никак не обойтись.
Молодая хозяйка медленно пошла наверх, размышляя о том, с кем может поговорить. Ответ был почти всегда один: с Розой Дженсон.
Роза как раз прибиралась в ее комнате, пока госпожа читала почту. Когда Меила вошла, рыжая англичанка замерла с тряпкой в руках, глядя на нее с огромным ожиданием.
Как тогда, когда Роза Дженсон сделала ей признание в Лондоне.
Египтянка улыбнулась.
- Брось эту тряпку и помой руки, - приказала она. - А потом принеси нам обеим чаю.
Роза улыбнулась радостно-тревожно, в глазах блеснул восторг посвященной; служанка сделала торопливый книксен и ушла, почти убежала.
Когда она вернулась с чаем, Меила велела ей закрыть дверь. Они оставались вдвоем дольше, чем во все прошлые разы.
Выйдя из комнаты хозяйки, Роза Дженсон на несколько мгновений остановилась, прислонившись спиной к двери. Потом перекрестилась… и, обернувшись, после небольшого колебания перекрестила свою госпожу, оставшуюся в спальне.