НИКОЛАЙ. Это вас и должно спасти...
АФРОАМЕРИКАНКА. Да?.. Правда?
НИКОЛАЙ. Конечно! Понимаете, одно дело — вера, убеждения, а другое — деньги, такой пустяк... За деньги, если вы и вправду что-то делаете за деньги... за деньги можно делать всё... даже работать палачом... это не страшно... и проблемы никакой не должно быть... Я не думаю, что всё это с вами из-за работы...
АФРОАМЕРИКАНКА. А я хотела... хотела послать эту работу!..
НИКОЛАЙ. Не стоит... все работы хороши, я вам больше скажу... вот я, у меня тоже были проблемы, и я тоже, как вы, решил, что это из-за работы, я бросил работать, и что?! Проблем стало ещё больше, потому что ещё больше стало времени, чтобы задумываться о них... Ни к чему хорошему это не привело, пришлось пойти учиться, чтобы вообще не думать!..
АФРОАМЕРИКАНКА. Вы добрый...
НИКОЛАЙ. Нет, вы ошибаетесь...
АФРОАМЕРИКАНКА. Нет, вы добрый, я же вижу...
НИКОЛАЙ. Вы ничего не путаете, может, вместо слова «добрый» вы хотели сказать решительный, деловой... целеустремлённый?..
АФРОАМЕРИКАНКА. Нет, я хотела сказать, что вы добрый... прежде всего вы добрый! Да, да, да, не спорьте...
НИКОЛАЙ. Добрый... Хорошо... Я добрый... добрый и целеустремлённый — у меня есть цель, я должен избавиться вот от него... (Пинает тело, валяющееся перед скамейкой.) У меня есть цель, и я к ней устремлён...
АФРОАМЕРИКАНКА. Но это не мешает вам быть добрым, да... я же вижу...
В этот момент к скамейке нагло-деловито подходит мужчина, которого можно описать одним словом — мачо. Ко всем смыслам, которое несёт в себе это короткое мерзкое слово, этот мужчина прибавил ещё одно — мачо, это тот, от кого резко пахнет сладким японским парфюмом, типа Исси Миаки.
МАЧО. Ты чё здесь делаешь, чучело?! У тебя уже регистрацию объявили!..
АФРОАМЕРИКАНКА. Не ори на меня, не ори на меня, ты понял, ты!
МАЧО. А это кто?!
АФРОАМЕРИКАНКА. Не твоё дело!
МАЧО. Я тебя спрашиваю, кто это?!
АФРОАМЕРИКАНКА. Отстань от него, он просто прохожий!
МАЧО. Прохожие проходят, а этот сидит и треплется с тобой! Ты кто, э?
Мачо пинает Николая по ботинку, Николай делает вид, что всё в порядке и никто ни о чём его не спрашивает, — типичная реакция на хамство никогда не дравшихся людей.
АФРОАМЕРИКАНКА. Отстань от него, понял, если б не он, я бы вообще уже свалила, понял, и летай тогда сам, понял!
МАЧО. Чего?!!
АФРОАМЕРИКАНКА. Того!!!
МАЧО. Так, ну-ка, парень...
АФРОАМЕРИКАНКА. Отстань от него, я сказала! Этот человек, этот человек объяснил мне всё, понял!! Я готова, понял! Я готова лететь, но, если ты не отстанешь от него, я выблюю всё прямо тут, на тебя, и глотай тогда сам, понял! Глотай и вези свои вонючие резиновые шарики-контейнеры!!!
МАЧО. Ты чё, ты чё орёшь...
Мачо нервно озирается, резко подмигивает Николаю, которого, кстати, по-прежнему абсолютно не волнует грубый тон работодателя афроамериканки.
АФРОАМЕРИКАНКА. Я тебя предупредила, ты меня знаешь, ещё хоть слово...
МАЧО. Да ты..
АФРОАМЕРИКАНКА. Одно слово, и всё!! Я всё брошу, ты понял!!!
Мачо, скрипя зубами, молчит, разводит руками, афроамериканка собирается уходить.
АФРОАМЕРИКАНКА. Ещё раз спасибо вам за всё!
НИКОЛАЙ. Да... пожалуйста...
АФРОАМЕРИКАНКА. Не знаю, как я себя сейчас буду чувствовать... там... в небе... но хотя бы первые полчаса... первые полчаса я буду думать о вас, и мне будет не так страшно... до свидания...
НИКОЛАЙ. Да... всего хорошего вам...
Афроамериканка нервно зыркает на мачо, уходит. Мачо медленно подходит к Николаю, наклоняется прямо к его лицу, начинает медленно, нараспев произносить слова, похожие на заклинания шамана, который кодирует своего собеседника нужной информацией.
МАЧО. Когда я служил на Кубе — я служил на Кубе, я был водителем машин, больших грузовых машин, которые развозили ракеты с атомными боеголовками, когда я служил на Кубе, я развозил ракеты с атомными боеголовками, а после отбоя я ездил к кубинским женщинам в посёлок, они отдавались нам за цветные тесёмочки, метр тесёмочек — час, два метра — два часа. Когда я после отбоя набирал тесёмочки и ехал к кубинским женщинам в посёлок, чтобы они мне отдались, я брал машину, на которой до отбоя развозил по Острову свободы атомные боеголовки, развозил, вихляя, чтобы со спутника не смогли вычислить местонахождение атомных боеголовок, которыми кишел Остров свободы. Когда же я ездил в посёлок, мне опять нужно было вихлять, потому что, даже несмотря на то, что дорога лежала по прямой, в кузове у меня было полно атомных боеголовок, и я ехал, вихляя, по прямой, через джунгли — я ехал по прямой, вихляя, через джунгли, к кубинским женщинам с тесёмочкой после отбоя и представлял, как они будут мне отдаваться, и об кузов тамтамами стучались боеголовки, потому что машины на ночь не разгружали, ведь вдруг ночью их бы пришлось поперемещать, вихляя, по Острову свободы, чтобы не засекли спутники. Я ехал и давил пальмы, образовывая новые просеки в кубинских джунглях, а на следующий день там вырастали новые пальмы, и мне снова приходилось продираться сквозь джунгли с моими тесёмочками и атомными боеголовками, и когда я приезжал в посёлок, я разряжал боеголовки на все пятнадцать метров моих тесёмочек, и кубинские дети просили у меня порулить грузовиком, пока я разряжался с их маммами...